Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт
Эти слова он произнес растроганным, шутливым тоном, потом поцеловал мать в лоб и погладил по белым как снег волосам.
– Я так радовалась, что вы с Энджи вернулись, но все пошло не так, как ожидалось! – продолжала сокрушаться пожилая дама. – Ну ничего, жизнь наладится. Скоро у вас родится малыш. Господи, как мне не терпится на него посмотреть! Давайте вечером соберемся и придумаем ему имя! Что скажешь, Луиджи?
На этот раз он поцеловал почти прозрачную руку матери.
– Сегодня вечером к нам на ужин придут Огюстен и Жермена, но завтра вечером, матушка, я обещаю: мы повеселимся, выбирая малышу имя…
– Повеселимся? Надо же сказать такое! Выбор имени – серьезное дело. Луиджи, скажи, тебя что-то беспокоит? Если так, ты можешь мне открыться.
– Я сержусь на себя из-за собственной глупости, вот и все.
Он шутливо поклонился, снова поцеловал мать, пообещал заглянуть к ней еще раз ближе к вечеру и ушел. Как только за ним закрылась входная дверь, Жерсанда де Беснак прижала пуделька к груди. У нее появилось тревожное предчувствие, почему-то хотелось плакать. «Буду ли я еще на этом свете, когда малыш родится? – спросила она себя. – В этом году случится что-то плохое, иначе мне не было бы так грустно!»
В мануарии Лезажей, воскресенье, 7 мая 1882 года, после полудня
Луиджи остановил лошадь возле калитки в ограде, окружавшей обширный парк. Судя по всему, именно об этом месте писал в своем послании Гильем. Анжелина бросила тревожный взгляд на заостренную крышу беседки, силуэт которой был виден за деревьями, зарослями бирючины и столетними кустами сирени.
– Я слышу голоса и смех где-то неподалеку, – проговорила она шепотом. – Любой, кто увидит, что я вхожу в парк через калитку, как воровка, решит, что я явилась на тайное свидание!
– Думаю, мы можем довериться Гильему, дорогая. Нельзя сказать, что я о нем хорошего мнения, но вряд ли он хочет тебе навредить. Ты спасла его младшего сына от смерти, и он по-прежнему тебя любит…
– Ты говоришь это так спокойно! – В голосе Анжелины прозвучало недоумение.
– Вчера я обидел тебя неосторожным словом, поэтому стараюсь не повторить ту же ошибку. Ничего не бойся! Я жду тебя тут и прибегу по первому зову. Сила теперь на твоей стороне, дорогая. Ты замужем за богатым аристократом и стала еще более прекрасной, чем раньше. Никто не причинит тебе вреда. После этого разговора, которого ты так боишься, я буду рядом, и мы обсудим все до последнего слова на обратном пути. Так что бояться нечего!
Луиджи обнял супругу и легонько поцеловал в губы. Анжелина почувствовала, как на душе у нее прояснилось.
– Теперь я не боюсь, – сказала она, выбираясь из коляски.
На встречу Анжелина надела платье цвета слоновой кости, коричневый бархатный жакет и шляпку, украшенную букетом фиалок, – единственная кокетливая деталь в облике, которую она себе позволила. Прическу она тоже выбрала самую простую – заплела волосы в косу. Решительным шагом молодая женщина вошла в сад и скоро увидела своего прежнего возлюбленного. Гильем сидел в кресле на колесиках. В левой руке он держал палитру, в правой – кисть. На расстоянии тридцати сантиметров от художника-любителя находился мольберт.
«Как он похудел! – сказала себе Анжелина. – Волосы у него длиннее, чем обычно, и он в домашнем халате…»
Гильем обернулся на звук шагов. Лицо его моментально озарилось счастливой улыбкой.
– Анжелина, ты пришла! Как хорошо!
– Да, я пришла, но тебе не следовало просить об этой встрече, тем более так настойчиво.
– Прошу, не надо враждебности. Садись вот тут…
Пальцем, испачканным синей краской, он указал на скамеечку из лакированного дерева. Собираясь с духом, молодая женщина посмотрела на полотно на мольберте, большая часть которого оказалась девственно белой. Но то, что уже было нарисовано, заслуживало восхищения – цветущий куст, ограда из кованого железа, птицы на ветке.
– Я не знала, что ты так хорошо рисуешь, – удивленно заметила она.
– Еще в лицее выяснилось, что у меня неплохие задатки. Этой зимой я много работал над своей техникой. Каждый день по многу часов рисовал карандашом, перерисовывал иллюстрации из книг. Но я пригласил тебя вовсе не для того, чтобы побеседовать о живописи, хотя твой комплимент мне приятен.
Гильем отложил палитру и кисть и окинул молодую женщину внимательным взглядом.
– Ты очень красива, и твоя красота уникальна, ни на что не похожа. Не сердись, я говорю как эстет. Так вот, только недавно я узнал, что ты отправилась в паломничество по дороге Святого Иакова. Новость сообщил мне почтальон, иногда он останавливается перекинуться со мной словом. Какой грех ты рассчитывала искупить, выйдя замуж по законам Церкви и будучи столь преданной своей профессии и пациенткам?
– Тебя это не касается, – ответила Анжелина, опуская голову.
– А я уверен в обратном. Скажи, перед бракосочетанием ты ведь ходила на исповедь?
– Да, я рассказала на исповеди о нашей предосудительной связи, – вынуждена была признаться она.
– Ох уж эти кюре! Мне кажется, тебе назначили слишком тяжелое наказание. Предаться плотскому греху вне священных уз брака! Разве мало тех, кто совершал подобное преступление до нас? И это мне, а не тебе нужно было искупать тот грех, потому что вся вина лежит на мне. А почему бы и нет? Я бы тоже мог отправиться в Сантьяго-де-Компостела. Оседлали бы ослика, привязали бы меня к седлу…
Анжелина передернула плечами. От господского дома снова долетел тоненький смех. Кого-то громко звали по имени. Что делать, если Леоноре, супруге Гильема, или Клеманс, его невестке, вздумается заглянуть в беседку?
– Мне не следовало приходить в воскресенье, – проговорила она, опасливо посматривая по сторонам.
– Не беспокойся, Леонора устроила прием по наущению нашего дальнего родственника, который сейчас гостит в доме. Приглашенные – несколько чиновников и толстосумов из Сен-Жирона. Должно быть, наслаждаются поданными в саду бисквитами и прохладительными напитками.
– И ты не участвуешь в подобных празднествах? Мог бы одеться понаряднее, побриться и тоже побыть с гостями.
– В последнее время я стал равнодушен к своему внешнему виду. Дети не пугаются при виде меня – и ладно. Что до гостей, то мне совершенно не хочется с ними общаться.
– Как поживает маленький Эжен? – спросила Анжелина, вспомнив крошечного тщедушного младенца, которому она помогла появиться на свет десять месяцев назад.
– Твои советы пришлись кстати. Теперь это прекрасный младенец, розовощекий и упитанный. А твой сын? Он здоров?
В тоне сквозила ирония, но зеленые глаза Гильема были грустны.
– Мой сын? – пробормотала Анжелина. – Ты в своем уме? У меня нет детей! Пока еще нет.
– Отбрось притворство, Анжелина! Этот красивый мальчик, которого я видел в соборе в день твоей свадьбы, твой так называемый крестник, он – копия Бастьена, моего старшего сына! Я узнал, что твоя покровительница, Жерсанда де Беснак, официально его усыновила. Сейчас мальчику три года. К чему отрицать? Это наш общий ребенок, я это знаю.
Бледная, лишившаяся от изумления дара речи, Анжелина выдала себя своим видом, даже не успев разомкнуть губ. Напрасно пыталась она навести порядок в мыслях, справиться с паникой. Внезапно на нее снизошла уверенность, что Гильем знает правду, а значит, бесполезно возражать и лгать.
– Но кто рассказал тебе? – спросила она едва слышно.
– Никто. Я догадался, а потом многие недели, месяцы надеялся услышать подтверждение из твоих уст, и это наконец случилось. Анжелина. Можешь ли ты представить, что я почувствовал, когда понял, какую драму тебе пришлось пережить по моей вине? Ты носила нашего ребенка, а я уехал из страны… Все сразу стало понятно – и твоя ненависть, и обида, которую ты выказывала мне, когда я вернулся с острова Реюньон. На тот момент у меня уже был сын, Бастьен, и я прогуливался под ручку с беременной вторым ребенком Леонорой. Так вот, только в тот миг я осознал, как много горя тебе причинил, что из-за меня ты жила в страхе быть обесчещенной, страшась отцовского гнева… Но потом к тебе пришло спасение в лице этой эксцентричной пожилой старой девы. Так все было?
