Чарльз Мартин - Колодец с живой водой
За неделю, проведенную в море, я отчетливо осознал: Лина не ошиблась, когда сказала, что я позволил боли и горечи, скопившимся в моем прошлом, определять мое настоящее и что будущее казалось мне таким мрачным именно потому, что в детстве и юности у меня не было радостных, счастливых минут. Ничего удивительного, что, став взрослым, я не только сам разучился надеяться, но и не позволял окружающим связывать со мной свои надежды. И если, как говорила Лина, надежда действительно была валютой любви, то я обанкротился давным-давно.
А жизнь без надежды – уже не жизнь, а так, прозябание…
В Валья-Крусес я въехал, имея при себе только рюкзачок с самыми необходимыми вещами да кольцо, купленное в ювелирной лавке в Леоне. Кроме того, по пути я заглянул в уже знакомый мне магазин строительных инструментов и материалов, обеспечивавший окрестных жителей досками, гвоздями и прочими необходимыми мелочами. Там я приобрел еще кое-что, но и эти покупки вполне уместились в моем кармане.
Когда я добрался до цели моего путешествия, дом Лины был пуст, но меня это не удивило: была среда, а это означало, что она, Изабелла и Пауло снова ушли на плантацию. Я мог бы, конечно, доехать и туда, но мне хотелось размять ноги, поэтому я оставил мотоцикл в тени под манговым деревом и двинулся дальше пешком.
Пока я шагал через поселок, двери домов одна за другой отворялись, и на улицу выходили люди – соседи Лины, многих из которых я знал, а они знали меня. Похоже, эти люди были искренне рады снова меня видеть. Кто-то махал мне рукой, кто-то подходил поближе, чтобы обнять меня или обменяться рукопожатием. Стайка подростков вприпрыжку двигалась вдоль обочины, наперебой повторяя одну и ту же шутливую фразу:
– Эль доктор копать хорошо, драться плохо!
Я слушал их голоса и смех и впервые в жизни чувствовал себя дома.
Посмотрев на мальчишек, я серьезно сказал:
– Их было двадцать человек против меня одного!
Один из подростков – парнишка лет одиннадцати – смело шагнул ко мне, обнял одной рукой и улыбнулся, сверкнув крупными белыми зубами.
– Теперь ты больше не есть один, – серьезно сказал он, показывая на заполнявшуюся людьми улицу. – Теперь ты много!
Дальше я шел не спеша, но все равно обливался потом. Моя одежда пропиталась им насквозь, но мне это даже нравилось. Как мне казалось, вместе с по́том, мгновенно высыхавшим на жарком никарагуанском солнце, из моей души выходили последние крупинки страха, горечи и боли.
Когда деревья по сторонам дороги стали выше, а их кроны, в которых перекликались обезьяны-ревуны, сомкнулись над моей головой, идти стало легче. Дорога по-прежнему поднималась в гору, но теперь солнечные лучи не достигали меня вовсе, а прохладный ветерок остужал мою разгоряченную кожу. На знакомом перекрестке я свернул налево и зашагал по узкой, хорошо утоптанной тропе, которая шла поперек горного склона туда, где возвышались два новеньких, еще не успевших потемнеть креста.
Но могила, к которой я подошел, уже не выглядела свежей. Рыхлый холмик земли осел и порос молодой травой, которая покрывала его плотным зеленым ковром. На грубом каменном надгробье лежали свежие цветы, которые кто-то принес на могилу не позднее сегодняшнего утра.
Я снял бейсболку и провел рукой по покрытому испариной лбу. Минуты шли, а я никак не мог найти правильные слова.
Я так и не сумел ничего сказать. Над моей головой, в кроне мангового дерева, возилась крупная обезьяна, которая срывала спелые плоды и бросала на землю, чтобы насладиться ими потом. Одно манго подкатилось к самым моим ногам. Я подобрал фрукт, очистил от кожуры и стал нарезáть на дольки. И только после того, как сладкий сок закапал с моих рук и потек по подбородку, я смог проговорить:
– Здравствуйте, сэр. Это я, Чарли… Я вернулся.
Чувствуя себя довольно глупо, я покачал головой, надел бейсболку, потом снова снял.
– Я хотел… Я заглянул к вам, чтобы сказать: я намерен сделать одну вещь, и, если бы вы были живы, я бы непременно спросил вашего позволения, но поскольку вы… поскольку вас нет и мне не́откуда узнать, как бы вы отреагировали на то, что́ я задумал, я… я заранее прошу у вас прощения на случай, если бы вы вдруг не одобрили мой поступок. Иными словами, я все равно сделаю то, что собирался, и… и я прошу у вас прощения и за это тоже. Я почти не знал своего отца, сэр, и меня нельзя назвать хорошим человеком… Скажу больше: я никогда не был хорошим человеком. Напротив, я сеял вокруг себя одно зло и ничего, кроме зла, тогда как вы были источником добра для многих и многих людей. Я был полной вашей противоположностью, а ваша дочь очень похожа на вас. И ваша внучка Изабелла, кстати, тоже похожа… Вот увидите: из нее непременно вырастет вторая Паулина Флорес, а может быть, даже вторая Мать Тереза. Вы можете ими гордиться, сэр!.. Но вернемся ко мне. Мне нечего сказать в свое оправдание, кроме, быть может, одного: я знаю, что́ делаю, и знаю зачем… – Тут я поглядел на рюкзак, который опустил на землю рядом с могилой. – То, что я несу сейчас на плантацию, это… Ничего подобного я еще не делал, но у меня такое чувство… Нет, я не уверен, что смогу отличить добрый поступок от злого, но если то, что я намерен сделать, – зло, тогда… тогда я просто не знаю, что́ можно назвать добром. Надеюсь, вы понимаете, о чем я, сэр?.. На самом деле я просто хочу сказать… – Слезы выступили у меня на глазах, покатились по щекам и, смешиваясь с соком манго, закапали на землю. – Я хочу сказать, что на самом деле мне было бы приятно узнать, что вы одобряете мой замысел и не имеете ничего против. Ну а если быть откровенным до конца, мне бы хотелось, чтобы вы мною гордились, потому что я собой горжусь. Впервые в жизни, сэр! То есть мне кажется, что я мог бы собой гордиться… Мне уже больше сорока, и за все это время я не совершил ничего такого, о чем мог бы вспомнить без стыда, но сейчас… сейчас мне хотелось бы похоронить все свои дела здесь, рядом с вами, закопать как можно глубже, чтобы никогда о них не вспоминать! Только одна вещь, единственная в моей жизни, достойна того, чтобы ее не закопали подальше от людских глаз, а… посадили. Пусть она растет, пусть цветет и радует других. Эта вещь – единственное, что способно меня пережить, и я надеюсь, что она в какой-то мере может искупить совершенное мною зло, вернуть хотя бы частицу того, что я продал много-много лет назад.
Я доел манго, потом липкими пальцами достал из кармана медный компас с увеличительной линзой, который я купил в строительном магазине, и привязал его прочным шнуром к одному из крестов. Магнитная стрелка с красным кончиком качнулась влево, вправо и наконец остановилась, показывая точно на север, располагавшийся где-то за вершинами Лас-Каситас.
– Сэр, я сорок лет жил как попало, двигаясь, куда влекли обстоятельства, не сверяя свой курс даже с простым компасом. Я понятия не имел, где находится север, не знал, куда лежит мой путь, и поэтому, словно корабль, который идет по морю вслепую, я не раз налетал на рифы и мели. Стоит ли удивляться, что мое прошлое – это лишь груды ни на что не годных обломков? Пока я не оказался здесь, на этой горе, я даже не задумывался, насколько это необходимо – знать, откуда и куда ты идешь. Быть может, я и теперь бы об этом не задумался, если бы Лина не подобрала меня в грязи и если бы Изабелла, эта не по годам смышленая, невероятно любопытная и бесконечно добрая девочка, не приподняла мне веко, чтобы убедиться, что я еще жив. Думаю, с этого все началось. Именно это стало моим вторым рождением. Я получил еще один шанс… – Я провел пальцами по стеклу компаса. – Вы долгое время были компасом для множества людей, хотя сами, быть может, никогда не думали об этом. И вы стали компасом для меня, чтобы я мог сверять по вам свой курс. Надеюсь, что вы не против…
Я долго мочал, потом добавил:
– Если вы вдруг против, если сейчас вы смотрите на меня с небес и качаете головой, что ж… Я готов попросить прощения и за это. Мне не впервой совершать ошибки… – Тут я неловко усмехнулся: – Если я чему-то и научился за свои сорок лет, так это превращать собственную жизнь черт знает во что.
Я поднялся, чтобы уйти, но снова остановился. Обернулся:
– Мне кажется, сейчас я иду на эту гору только потому, что мне известен по крайней мере один случай, когда человек смог перечеркнуть прошлое и начать жизнь заново. Я имею в виду Пауло… Никто не хотел с ним связываться, и только вы дали ему шанс. Вы единственный закрыли глаза на его прошлое, потому что увидели… увидели, каким он может стать. И сейчас я стою здесь как проситель, в надежде, что где бы вы ни были – под землей или уже на небесах, ни слой глины, ни расстояние не помешают вам разглядеть, каким могу стать я.
Еще одно спелое манго лежало на земле в нескольких футах от меня. Я шагнул вперед и, не обращая внимания на шумные протесты обезьянки, поднял его, очистил и поднес к губам, чтобы снова ощутить на языке вкус Никарагуа.
