Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
Оркестр играл тему из „Мулен Руж", Картер подхватил меня, вовлекая в танец. Мимо в вихре пронеслись и помахали нам Тиш и Чарли, Марджори и Уинн Чепин и еще дюжина знакомых из пэмбертонского светского общества, с которыми мы встречались на вечерах в этом сверкающем месяце. Вслед за ними появились другие люди — в зале к этому времени было по меньшей мере две сотни гостей и около сотни ожидали в приемной очереди.
Я подумала о сентябрьском дне, когда я стояла в этой же комнате, зашторенной и полутемной, обставленной старой семейной мебелью, и чувствовала себя опустошенной и почти больной от страха, что мне придется выйти на освещенную солнцем веранду, заполненную совершенно незнакомыми мне людьми. Я подумала о доброте Клэя и Тиш и быстрой, неожиданной теплоте людей, которым меня представили в тот день. Теперь они были моими друзьями или, по крайней мере, добрыми знакомыми; а до окончания этого года они станут близкими мне людьми. Время, казалось, растянулось, мерцающее, как свет свечей. У меня кружилась голова от музыки, танцев и ощущения, что время захватило меня в свои объятия. Я подумала о Томе Дэбни, о его смеющемся смуглом лице, о его голосе („О Господи, вас на самом деле зовут Диана?") и о тепле его рук, когда он дотронулся до моих пальцев в знак приветствия в день барбекю. И я вспомнила о его появлении тем ранним утром под Королевским дубом, о голом смуглом человеке в пятнистом свете солнца, стоящем на коленях перед мертвым оленем.
Мое сердце вздрогнуло, как попавший в силки ястреб, и я затолкнула мысль о Томе в дальний тайник в самом центре моего существа, где я хранила образ этого человека со дня Нового года. Я хоронила его под весом Картера каждый раз, когда мы занимались любовью. Я чувствовала, что еще один плотный слой ложится на то место, где находится тайник. Скоро его вообще нельзя будет откопать; к весне он исчезнет, а к концу года все станет так, как прежде, будто тайника никогда и не существовало. Я обвила руки вокруг шеи Картера, как было модно, когда Тиш и я обучались с Эмори. Он прижал меня плотнее и поцеловал в висок.
„Всегда, когда мы целуемся, я беспокоюсь и задаюсь вопросами, — пела сопрано, приглашенная из Атланты. — Твои губы могут быть близко, но где твое сердце?"
Я выпила очень много шампанского, протанцевала подряд все танцы с Картером и со всеми, кто приглашал меня, много смеялась и флиртовала так, как не флиртовала еще до знакомства с Крисом Колхауном, все те далекие годы. Иногда я подпевала оркестру. Глаза и улыбки следовали за мной и за Картером по всей гостиной.
— Ты паришь сегодня, как воздушный змей, — улыбнулся Картер. — И я не думаю, что только от шампанского. Что с тобой сегодня?
— Я счастлива, — сказала я. — Мне кажется, я хорошо выгляжу, я думаю, что все здесь просто чудесны, и я уверена, что это самый элегантный вечер, на каком я когда-либо была. Ты выглядишь, как посол в Монако, в этом смокинге. И я думаю, что хочу еще бокал шампанского.
Картер подхватил бокал с проносимого мимо подноса.
— Еще один, а потом для тебя только имбирный эль, мой черничный друг. Завтра твоя голова будет похожа на воздушный шар.
— Никакого завтра нет, — пропела я. — Есть только сегодня.
— Ну, если ты так хочешь, — пожал плечами Картер, снисходительно улыбаясь, однако в его голосе чувствовалось беспокойство. — Сходи наверх, Энди, и поправь губную помаду. Ты выглядишь так, будто обнималась на заднем сиденье автобуса с целой футбольной командой.
— Да, так я и сделаю, — ответила я и направилась вверх по лестнице в спальню на втором этаже, которую помнила с того времени, когда Тиш привезла мне чистую одежду после охоты. Я улыбалась, мне улыбались, пока я шла через гостиную, я приветствовала знакомых, они приветствовали меня. На лестничной площадке я на мгновение обернулась, посмотрела вниз на водоворот толпы и подумала не без сентиментальности, вызванной шампанским: „Это близкие мне люди".
Большая спальня была такой же темной, со все той же мебелью, обитой ситцем, как я ее запомнила. Но на сей раз огромная кровать под балдахином, казавшаяся мрачной в мягком розовом свете небольших хрустальных ламп на туалетном столике, как корабль викингов, была доверху завалена пальто, мехами и бисерными сумочками. Брошюру, предупреждающую о ядерной опасности, убрали с бюро. В комнате никого не было, и после смеха и музыки первого этажа она казалась невероятно тихой. Мои каблуки громко и, возможно, весьма нетвердо стучали по мягко сияющему сосновому паркету. Серьезные глаза нескольких поколений смуглых Дэбни смотрели на меня сверху вниз, как и в тот сентябрьский день, и я невольно поправила лиф платья. Вся эта лакированная благопристойность внезапно заставила меня почувствовать себя неловкой, притихшей, слишком молодой и несерьезной. Я пошла в ванную и посмотрела в качающееся в моих глазах зеркало. Оттуда взглянула незнакомка с лихорадочным румянцем от макияжа и алкоголя, размазанной губной помадой, с глазами черными и сверкающими, как зимний ослепительный лед. Одичавшая женщина. Волосы вокруг лица превратились в растрепанные космы, платье слишком низко сползло на грудь.
Я подняла Дуни и прикоснулась к лицу женщины по ту сторону старого зеркала, затем дотронулась до своей щеки. Щека пылала. Я повернула пятнистые от времени краны, холодная вода тихо зарокотала, наполняя фарфоровую раковину. Наклонив голову, я стала плескать на лицо водой, достав на ощупь полотенце, промокнула лицо, открыла глаза и посмотрела в зеркало.
С гладкой поверхности на меня глядел Том Дэбни, будто схваченный в качающейся глубине, будто утонувший подо льдом. Он не двигался, я тоже не шелохнулась. Я сделала глубокий медленный вдох и очень медленно повернулась. Том был в комнате.
— Клэй сказал мне, что ты здесь, — произнес он. Его голос был странным, вялым и каким-то ослабевшим, будто Том долго бежал, но дышал он не глубоко.
Я все еще не говорила ни слова. Я просто смотрела на Тома. Он был одет в камуфляжную форму, такую грязную, что я не могла отличить, где кончался рисунок и начиналась грязь. На заостренном подбородке выступила перечная россыпь бороды. На лице и руках виднелись полузажившие царапины. Я чувствовала запах дыма и многодневного пота. Его черные волосы были в таком же беспорядке, что и мои, в них запутались кусочки коры. Том выглядел более худым, чем когда-либо, и очень усталым. Глубокие складки между носом и ртом стали более резкими. Вокруг глаз лежали тени усталости, а сами глаза казались просто измученными. Другого слова я не могла подобрать.
— Скажи мне, что случилось, — просто спросила я, не отводя глаз от Тома и не сразу сообразив, что протянула руки и обхватила ладонями его лицо, а он положил сверху свои.
