Дж. Редмирски - По дороге к любви
Я понял, что уже слишком поздно. Я не хотел идти к Марстерсу, ждать от него каких-то чудодейственных средств, поскольку прекрасно понимал, что у него их нет. Раньше надо было думать, я слишком запустил болезнь.
Но хватит об этом.
Сейчас для меня главное — Кэмрин. Я, конечно, козел, не надо было доводить до этого. Что будет с ней, особенно после… Черт меня побери, о чем я думал?! Она столько пережила, когда погиб ее парень… А теперь вот и я устроил ей веселенькую жизнь.
Я просто эгоист несчастный, больше никто. Но я люблю ее, люблю с той самой минуты, как она заговорила со мной в канзасском автобусе. Уже тогда я понял, что она для меня — единственная.
Но судьба жестока… Проклятье, если бы сейчас эта самая Судьба стояла передо мной во плоти и крови, ей-богу, я бы ей глаз на жопу натянул.
Я очень надеюсь, что Кэмрин сможет меня простить.
Вижу, как открывается дверь в палату, на пороге стоит Кэмрин, я не видел ее с прошлой ночи, когда мы любили друг друга. Секунду она глядит на меня, в лице мука… Черт, я не смогу это вынести! И вдруг она бежит к кровати и падает в мои раскрытые руки. Я крепко обнимаю ее, и мне не хочется ее отпускать.
О боже, как не хочется ее отпускать…
Я беру в ладони ее родное лицо, убираю с глаз пряди волос, поцелуями пытаюсь осушить ручьями текущие слезы. Я сам едва сдерживаюсь, чтобы не заплакать, понимаю, что, если Кэмрин увидит это, ей станет еще хуже.
— Прости меня, — говорю я и слышу, как бы со стороны, муку и отчаяние в своем голосе. — Я не мог сказать тебе, Кэмрин… Мне так хотелось, чтобы ничто не омрачало тех дней, когда мы были вместе. — (Слезы из глаз ее все текут и текут.) — Надеюсь, ты не…
— Нет, Эндрю… — всхлипывая и задыхаясь, отвечает она. — Я все понимаю, не надо объяснять. Я рада, что ты не сказал мне…
Но чувство вины не покидает меня, становится только глубже. Почему она не влепит мне пощечину?! «Прошу тебя, детка, ударь меня! Закричи! Сделай еще что-нибудь, только не говори, что с тобой все в порядке…»
Я притягиваю к себе ее голову и целую в губы.
— Ты прав, — говорит она, — если бы ты рассказал мне, представляешь, как мрачно мы проводили бы время? И… Не знаю… Все было бы по-другому, дико даже вообразить, но… Эндрю, ты должен был рассказать мне по одной-единственной причине: я бы сделала все, понимаешь, все, чтобы ты как можно раньше лег на обследование. — Голос ее начинает дрожать. — Ты бы мог…
— Уже было поздно, детка, — качаю я головой.
— Не говори так! И сейчас еще не поздно! Ты в больнице, значит есть надежда!
Я вяло улыбаюсь, руки мои слабеют и падают на белое вязаное больничное одеяло, которым я укрыт. Мерзкая трубка капельницы трясется.
— Давай смотреть правде в глаза, Кэмрин. Мне уже сообщили, что шансов мало.
— Но они есть! — не соглашается она, глотая слезы. — Мало шансов все-таки лучше, чем совсем никаких.
— Если я соглашусь на операцию.
У нее такое лицо, будто ей ударили.
— Что значит «если»?
Я отвожу глаза.
Она твердо берет меня пальцами за подбородок и поворачивает к себе:
— Никаких «если», ты понял, Эндрю? Не шути с этим.
Я сдвигаюсь на другой край кровати и протягиваю ей руку, тяну к себе, чтоб легла рядом, и она ложится, тесно прижимается ко мне, повторяя своим телом все изгибы моего тела. Я обнимаю ее одной рукой и придвигаю еще ближе.
— Если бы я тебя не встретил, — говорю я, глядя ей в глаза, — то ни за что не согласился бы ни на какую операцию. Если бы тебя не было рядом, я бы послал всех к дьяволу. Я бы думал, что это пустая трата времени и денег, что это лишь даст моим родным тщетную надежду и только ненадолго оттянет неизбежное.
— Но ты ведь дашь согласие на операцию… — недоверчиво произносит она, и слова ее звучат скорее как вопрос.
Я провожу пальцем по ее щеке:
— Кэмрин Беннетт, для вас я готов на все. Что ни попросите, госпожа моя, все сделаю. Клянусь.
Грудь ее сотрясают рыдания.
Она не успевает ничего сказать, я убираю с ее лба волосы и долго смотрю ей в глаза, в их бездонную синеву:
— Сказал, значит сделаю.
Она крепко прижимается губами к моим губам; поцелуй наш горяч и неистов.
— Мне нельзя потерять тебя, Эндрю, — говорит она. — У нас с тобой впереди вся жизнь. И одна дорога на двоих. — И улыбается мне сквозь слезы.
Я целую ее в лоб.
Мы лежим еще какое-то время, рассуждаем о хирургии, об обследовании, которое еще предстоит пройти, и она обещает всегда быть рядом. Говорит, что останется со мной столько, сколько потребуется. Потом мы говорим о том, куда поедем, когда я выздоровею, в каких городах будем останавливаться. Я начинаю вспоминать пес ни, которые она должна заучить, чтобы снова выступить вместе. Она, конечно, опять талдычит про своих любимых «Сивил Уорз», но меня это ничуточки не достает.
— Эндрю, тебе обязательно надо выучить песню «Tip of My Tongue» [19], — говорит она, и глаза ее горят. — Такая веселая, я уже знаю, как ее можно обыграть. Будет просто супер!
Мне ужасно не хочется, чтобы ее чудесное лицо снова омрачила гримаса страдания, поэтому я не возражаю ей, хотя сердцем чувствую, что умру раньше, чем нам снова посчастливится выступить вместе на сцене.
Я продолжаю с улыбкой смотреть на нее. Она не должна видеть, что в душе я давно смирился с неизбежным.
— Мы могли бы организовать что-то типа кавер-группы… — с воодушевлением продолжает она, только щеки слегка порозовели, словно это предложение немного смущает ее.
Секунду думаю, потом киваю:
— А что, неплохая идейка. Я выступал во многих барах и клубах, отсюда и до самой Луизианы. Знаком с владельцами. Черт возьми, да мы могли бы поехать в Чикаго и выступать в клубе Эйдана.
Лицо ее светлеет, она ложится на спину и кладет голову рядом с моей. Я нежно целую ее волосы.
— Значит, этим и будем заниматься, — говорит она. — Делать вдвоем то, что нам нравится, и не сидеть на одном месте. Конечно, это не путешествие пешком по всему миру, но… — Она умолкает на минуту, задумывается. — Но ведь это даже лучше!
И глаза ее светятся восторгом.
Я весело смеюсь, глажу ее по щеке. Как больно слушать, когда она говорит об этом. Она, кажется, твердо верит в то, что это когда-нибудь случится. Как больно сознавать, что меня здесь уже не будет. Ах, если бы только быть с ней вместе, мне уже совершенно все равно, чем заниматься, — главное, была бы она рядом.
Мы лежим рядышком на больничной койке, а у меня такое чувство, будто мы снова в дороге, едем куда-то, сами не знаем куда. Мы не говорим ни о болезни, ни о смерти. Просто болтаем о чем попало, смеемся, потом я пытаюсь ее соблазнить, дразню ее, мои шаловливые пальцы шарят по ее интимным местам. Она хихикает, отталкивает мою руку, но потом сдается и позволяет мне ласкать ее. А позже сама платит мне той же монетой.
