Алекс Савчук - Прутский Декамерон-2, или Бар на колесах
В фойе, когда все мы вышли и ждали, пока Кондрат закроет свой бар, к нам подошел швейцар Ильич и с ним какой-то парень в черной кожаной куртке, я еще обратила внимание, что волосы у него шикарные – светлые, густые и кудрявые. Неожиданно этот парень обращается к Кондрату и говорит: «Ребята, возьмите меня хоть раз с собой на блядки». Жалостливо так просит. А этот придурок Кондрат, оглядев его высокомерно, указывает на меня пальцем, и спрашивает:
– С этой пойдешь? – и называет мое имя. – Яна.
– Что «Яна»? – встрепенулась я, подходя ближе.
– Вот, знакомьтесь, – говорит мне Кондрат, криво усмехаясь. – Это Шурик, наш посудомойщик. – И наклоняясь ко мне, говорит: – А ты лучшего и не заслуживаешь. – И смеется, гад! – Можешь, Яна, трахать ему мозги, сколько хочешь, он против не будет.
– Это почему же? – удивляюсь я, беря Кондрата под руку, и мы вместе покидаем ресторан, остальные следуют за нами.
– Потому, что он онанист и женщины его не интересуют.
– Тьфу, как противно! – говорю я. – А чего это он такой, ну, плотный, от онанизма что ли?
– Так он же в посудомойке у нас работает, вот и доедает все, что на тарелках остается, – смеется Кондрат, – оттого, видимо и поправляется.
Черт его знает, шутит он или правду говорит.
Кондрат тем временем останавливается, дожидаясь, пока с нами поравняются остальные, и берет Таньку, одну из девушек, за руку; я остаюсь одна. Вот я и дождалась! Какого-то онаниста мне в партнеры подсунули. Даже поиздеваться не над кем. А, впрочем, какая мне разница? А онанист – это даже интересно. Для разнообразия. Посмотреть. Наверно, еще больше после этого буду мужиков ненавидеть. Шурик быстро меня догоняет, но затем притормаживает и идет, держась на шаг позади. Стесняется, наверное, рядом идти – п о с у д о м о й щ и к. Голову опустил, ни на кого не смотрит. Правда, глаза у него добрые и наивные, это я еще там, в фойе ресторана заметила. И, кроме того, запомнила, какие у него губы. Они у него красивые. Интересно, а как он целуется? Тьфу, черт!
Какого хрена? Он же этот… онанист! Хотя и симпатичный, в общем, парень.
И вот мы все опять в той самой квартире. Всю дорогу мы шли молча, Шурик не произнес ни звука. На этот раз как-то неинтересно все складывается: все быстро распределились по комнатам, и нам с Шуриком достается как раз та самая третья комната, в которой я еще не была. Над ней, как я уже говорила, надпись:
"Садо-мазо кабинет, выход есть, а толку нет".
Я вошла и обернулась. Шурик входит следом и стоит у входа, с ноги на ногу переминается. Урод. Он как-то по-глупому широко улыбается, но глаз на меня не поднимает. От нечего делать я прошлась по комнате, и стала читать надписи, имевшиеся внутри:
На зеркале у шкафа:
Рентген души: Оглянись вокруг себя, не е… ли кто тебя.
На шкафу:
Раздевайся не спеша, ночка будет хороша.
На столе:
Стол учительский для пыток мучительских.
Кресло № 1:
Четвертовальное, для секса идеальное.
Кресло № 2:
Членовредительское, для смеха гомерического.
Окно:
Тут кричи, иль не кричи – не услышат вас в ночи.
Выход на балкон:
Здесь лета{те}льный исход; выход тут имеет – кто летать умеет.
Усаживаясь в кресло № 3, под названием: «Войди в меня», я его спросила:
– Скажи мне… Шурик, а девок ты трахаешь? – Я ему выдала это прямо в лоб. Мне всегда интересно такие вопросы задавать, люблю мужиков шокировать.
– А что… тебе Кондрат разве не сказал? – промямлил он.
До чего же все-таки все эти мужики противные! Еще и извращенцы среди них попадаются. Этот хоть для окружающих не опасен – тихо сам с собою… при случае надо будет в медицинской энциклопедии про онанистов прочитать.
– Сказал, – кивнула я, – только я не понимаю, как это?
– Ну, я, это… сам себя удовлетворяю.
– Ну так давай, занимайся своим делом, – говорю я весело и устраиваюсь в кресле поудобнее. – А я посмотрю.
– Не-а, я не могу так… я должен видеть.
– Что «видеть»? – начинаю раздражаться я.
– Ну, фотографии там, журналы какие-нибудь. Или женское тело, чтобы голое было.
Этот придурок стоит и ковыряет ногти, точь-в-точь как тот, который из «калинарного» техникума. Он еще часто по телевизору выступает. Во, вспомнила: артист Геннадий Хазанов.
– Где же я тебе эти фотки возьму? – говорю я этому балбесу непонятливому. И вдруг мне в голову приходит шальная мысль, уж очень мне хочется посмотреть, как он это будет делать. Упражнение под названием рукоблудие. И говорю ему ласково: – А если я разденусь, тебя это устроит?
– Да, это меня заводит.
«Счастливый, твою мать, а вот меня уже давно ничего не заводит». А он что-то там продолжает говорить: «…Только меня не тянет на секс…». Слышу, как он произносит это слово – с каким-то даже испугом.
Я начинаю раздеваться и наблюдаю за его реакцией. Ничего. Внешне – ноль эмоций, хотя глаза его так и бегают по моему телу – ощупывают. Здорово, как же это будет-то? Ни разу ничего подобного не видела и даже не представляла себе. Я, кстати, и член-то в своей жизни толком не видела, не имела возможности рассмотреть, разве что по медицинским учебникам. Зато я хорошо изучила психологию этих скотов-мужиков. Эгоисты они все. А этот еще и…
– Слышишь, а кто эти все надписи кругом понапридумывал? – спрашиваю я, снимая с себя через голову юбку.
– Это все Савва, – оглядывая комнату, отвечает он и при этом улыбается. – Мне, например, нравится. Здорово написано.
И этот тоже про Савву. Мужская солидарность, как же. Я разделась до конца, сняла лифчик, затем трусики и бросила их ему, Шурику. Сама не знаю, что на меня нашло. Дурь, бабская блажь.
– Трусики только мне смотри не запачкай! – говорю я ему, после того как он их поймал.
– Потанцуй, пожалуйста, Яна, – просит он, и опять улыбается, дурачок, во весь рот.
Я встаю и делаю несколько танцевальных па, затем направляюсь к кровати. Над кроватью здоровенная такая картина-фотография, метр на метр. Пригляделась. Батюшки! Это ведь позы всякие сексуальные, вот он ее так и эдак имеет, а вот она его…
– А что это за рисунки? – спрашиваю я Шурика.
– Камасутра называется, – отвечает он. – Все 84 классические позиции.
Я даже не засмеялась на его слова, просто хмыкнула. Взгляд мой, пробежав по картинкам, возвращается к надписи над кроватью:
«Инквизиторский станок, преподам вам здесь урок».
Это кто же, интересно, мне собирается урок преподавать, подумала я, залезая под одеяло и оглядываясь на этого онаниста, на Шурика.
Ой, что это с ним? Черт, он идет прямо ко мне, а глаза у него теперь не добрые, а такие… злющие, как колючки. Подходит ближе, и я вижу его устремленные на меня свинцово-голубые глаза. Боже! В руке у него ремень. Такой широкий, кожаный. Солдатский, кажется, называется.
