Ева Модиньяни - Женщины его жизни
В машине, по дороге на улицу Манзони, Филип Брайан попытался провести небольшой предварительный зондаж, прежде чем переходить к ключевому вопросу.
– Теперь, когда дедушки нет, ты не хотел бы вернуться в Сан-Франциско? – спросил он.
– Это вопрос или приказ? – торопливо уточнил Бруно.
– Вопрос, сынок. – Филипу было очень больно, но он старался избежать новых ошибок.
– Я хочу учиться в Милане, если ты ничего не имеешь против. – Его глаза напряженно блестели. – Я буду учиться в гимназии, а потом в классическом лицее, как все Монреале.
Филип напрягся, на скулах заходили желваки.
– Не забывай, что твоя фамилия Брайан, – предупредил он.
– Моя фамилия Брайан, – согласился Бруно. – Мама научила меня гордиться именем, которое я ношу. Я буду учиться в университете Беркли. Как и ты, папа, – он говорил мягко, но решительно.
– Ты хороший мальчик, Бруно, – решение сына успокоило его.
Филип и Бранкати кивнули мальчикам, вошедшим в ресторан.
– Тебе, конечно, фруктовый сок, – сказал Филип, обращаясь к Бруно.
– Мне, конечно, тоже, – улыбнулся Паоло из солидарности с младшим другом.
– Хорошо провели время? – спросил Филип.
– Мы поговорили, – Бруно отпил глоток сока.
– Мы с Бруно подружились, – сказал Паоло.
– Этот мальчик знает, чего хочет, – вмешался Филомено Бранкати.
Филип допил свой мартини.
– Значит, я могу спокойно вернуться в Сан-Франциско, – заметил он, поставив пустой бокал на стойку бара.
– Я буду рад, если ты еще побудешь с нами, – Бруно знал, что отец будет счастлив это слышать, и говорил искренне. Когда Филип не рядился в тогу неумолимого наставника, с ним вполне можно было иметь дело.
– Спасибо, сынок, но, боюсь, моя работа не позволяет мне задержаться дольше. – Он хотел сказать «терять время», но вовремя спохватился.
– Можешь быть спокоен, – заверил его адвокат. – Мы о нем позаботимся.
– Значит, договорились. – Филип хотел выразить признательность и радость, но улыбка вышла вымученной. Несмотря на примирение с сыном, его гордость была уязвлена. Он убедился, что в Милане Бруно будет окружен заботой под присмотром принцессы Изгро, относившейся к нему с любовью и участием настоящей бабушки, и в компании семьи Бранкати, смотревшей на него как на собственного сына. Но самым большим авторитетом для Бруно оставался Кало, к которому Филип, хотя многие раны зарубцевались со временем, не питал более теплых чувств, чем невольное уважение.
Тем не менее он был убежден, что в случае необходимости именно он сумеет направить сына по верному пути, если, конечно, Бруно будет нуждаться в руководстве. Ведь мальчик, ни на кого, в сущности, не похожий, кроме Аннализы, как и сама Аннализа, слушал всех, но поступал по-своему.
* * *Принцесса Изгро с помощью Клаудии Бранкати сумела превратить особняк на улице Манзони в современное жилье. Пятеро вышколенных слуг поддерживали чистоту и порядок на трех этажах дома. Шофер был родом из Бергамо, повар с женой – из Мантуи, экономка, она же кастелянша, – из Брианцы. Кроме того, была еще и толковая, знающая свое дело горничная.
Все это было почти исключительной заслугой Клаудии Бранкати, сумевшей подобрать слуг благодаря занимаемому ею положению в дамском институте Сан-Винченцо. Членство в этой благотворительной организации позволило ей, представительнице третьего сословия, жене богатого адвоката, получить доступ в узкий кружок «сливок» высшего общества, в который входили немногочисленные семьи старинной миланской аристократии. Они жили в обветшалых старинных особняках, овеянных дымкой столетий, обставленных драгоценным антиквариатом, переходившим из поколения в поколение. Клаудии было нелегко, хотя она сама была из хорошей миланской семьи, утвердиться на равных в этом замкнутом кругу аристократов, до сих пор говоривших на старинном миланском диалекте и живших по правилам жесткой экономии.
Авторитет, завоеванный профессором Филомено Бранкати в университетских, банковских и деловых кругах, где многие были рады получить у него консультацию, распахнул перед ним двери аристократических салонов.
Клаудиа Бранкати, жертвуя на благотворительность, завоевала себе место на самых верхних ступенях социальной лестницы, чтобы при помощи связей в кругах высшего общества обеспечить карьеру своему сыну Паоло.
* * *Мужественная красота Филипа пострадала не столько от прожитых лет, сколько от портившего его лицо выражения безразличия и скуки. Он так надеялся, что сможет забрать сына и уехать домой, подведя жирную черту под итальянским эпизодом, перевернувшим всю его жизнь, а вместо этого ему пришлось томиться в Милане, где много лет назад, как ему тогда казалось, он обрел счастье.
Он вежливо, но без особого интереса принимал участие в разговорах, быть может, потому, что ему нечего было дать и нечего взять. Он нервничал, вспыхивал по пустякам и должен был напрягать всю силу воли, чтобы не выдать своих истинных чувств.
Если бы Бруно согласился последовать за ним, он смог бы наконец, со всей возможной деликатностью и тактом, сообщить мальчику свой самый главный секрет, который уже невозможно было дольше от него скрывать.
– Что случилось, папа? – Они ехали в машине по загородному шоссе, направляясь на виллу Бранкати, где им предстояло провести день.
– Ничего особенного, Бруно.
За стеклом проплывали, уходя за горизонт, бескрайние зеленые поля, прорезанные тут и там оросительными каналами с чистой и прозрачной водой.
– Мне кажется, ты чем-то недоволен.
Поля, засеянные кукурузой, чередовались за окном с выпасными лугами.
– Вовсе нет, с чего ты взял? Смотри, эти места совсем не похожи на Сицилию, – сказал Филип, пытаясь отвлечь его внимание. Вдалеке показался силуэт старинной церкви; рядом с ней высились сверхсовременные корпуса какого-то завода.
– И все-таки здесь тоже очень красиво.
Им встречались то тучные волы, то мощные тракторы, обрабатывающие эту богатую и плодородную землю. На кукурузных полях огнем полыхали алые маки. Может быть, настал самый удобный момент для того, чтобы посвятить Бруно в мучившую его тайну. Скоро ему уже предстоит возвращение в Штаты, а он не может уехать, не поведав сыну об истинной причине, заставившей его пересечь океан. Конечно, смерть старого барона тоже сыграла свою роль, но вне зависимости от этой трагедии Филип Брайан ускорил бы на месяц свой приезд в Италию.
– Послушай, сынок, – начал он напыщенным и важным тоном, как на официальном приеме. – Я…
– Смотри, папа! – перебил Бруно, не придавший значения столь торжественному началу. – Вон вилла Паоло! Мы приехали!
