Запрещенные слова. книга 2 (СИ) - Субботина Айя

— Ай-ай-ай, Вячеслав Павлович, - игриво царапаю его плечо, как будто отчитывая, но на самом деле краснея от острого удовольствия, - какое безответственное отношение к работе.

Он коварно усмехается, ставит меня на пол, расстегивает почти невидимую молнию на моих браках и стаскивает их вместе с трусиками. Опускается на одно колено, чтобы спустить дальше по ногам.

Я остаюсь перед ним абсолютно голой.

Не стесняюсь ни капли – наоборот, развожу колени, когда ладонь многозначительно и пошло скользит по внутренне стороне бедра. Даю ему больше пространства, чтобы трогать. Закусываю губы, когда пальцы находят складки – поглаживают сверху, размазывая влагу. Только когда Дубровский нарочно растягивает ласку, начинаю покачиваться вперед, чтобы сделать контакт плотнее.

Он задирает голову, серебряный взгляд наполнен возбуждением и одобрением.

Я не уверена произношу ли это вслух, но мое «хочу тебя…» заставляет его подняться и щелкнуть пряжкой ремня.

Смотрю, как безумно сексуально стаскивает джинсы вместе с боксерами.

Ладонь сама ложится на короткую светлую дорожку, стекающую вниз по животу, обхватывает его напряженный пульсирующий член. В голове – уйма картинок о том, как я брала его в рот и как мне снова остро хочется ощутить вкус на губах, но мы оба слишком разгоряченные для таких игр.

Слава снова подхватывает меня на руки, горячая, бархатная головка упирается в мой вход – готовый, молящий.

Он толкается одним мощным, глубоким движением.

До самого основания.

Я кричу ему в рот, чувствуя ответный негромкий стон.

Первые движения – пробующие, тянущие. Он всегда сначала дает мне привыкнуть, и только потом начинается двигаться «по-взрослому» - быстро, почти грубо. Бедра с силой бьются об мои.

Шлепающий влажный звук разносится по маленькой ванной, оглушая и моментально доводя до предела.

— Черт, Би… - стонет Слава, прижимаясь лбом к моему. Мы оба мокрые от пара и пота. – Я… блять… я сейчас…

Я шепчу что-то несвязное, раскрываю колени шире, давая ему двигаться максимально глубоко, потому что уже накатывает волна собственного удовольствия.

Он громко выдыхает, толкается в меня еще несколько раз – глубоко, до судорог.

Выгибаюсь дугой, впиваюсь ногтями в широкую спину, и меня накрывает слепящая, белая вспышка. Я вскрикиваю – снова и снова, разрешая себе каждый звук, потому что эмоций становится слишком много, удерживать все в себе просто нереально.

Слава качает бедрами еще пару раз, плавно вбивая в меня каждую каплю удовольствия.

И выскальзывает, прижимаясь к моему животу скользким от смазки членом.

Мы снова без презерватива, но я вообще об этом забыла, а он все-таки не потерял голову до конца – упирается лбом в холодную плитку надо мной, его грудь тяжело вздымается. Держится, но уже еле-еле.

Я сползаю по стене, на подрагивающих после оргазма ногах опускаюсь на колени на прохладный пол ванной. Поднимаю взгляд снизу вверх - Слава стоит, опираясь предплечьем на стену. Дышит с шумом, иногда глотая стекающую по нам воду. В другой ладони сжимает крепкий, блестящий от моей смазки член.

Я поднимаю голову, протягиваю руку, разжимая его судорожно сжатые пальцы, осторожно касаюсь и поглаживаю. Дубровский вздрагивает, на секунду крепко жмурится, но потом снова смотрит на меня – пристально, с темным голодом.

В тот момент, когда мои губы смыкаются на пульсирующей плоти, он хрипло выдыхает мое имя.

Я беру его в рот. Медленно, глубоко, насколько могу. Вкус у него - соленый, мускусный, пьянящий. Хорошо знакомый, но сейчас, после всего, что было, ощущается иначе – острее и откровеннее. И желанно – до головокружения.

Мой язык ласкает всю длину, рот скользит по горячей, упругой плоти. Я слышу, как над моей головой сбивается его дыхание. Длинные пальцы запутываются в моих мокрых волосах, не двигают, а просто удерживают.

— Би… блять… - стонет Дубровский, когда мой рот начинает двигаться смелее и быстрее.

Долго он не держится – чувствую, как напрягается его тело, как бедра все-таки нетерпеливо пару раз подаются навстречу, а на языке ощущаются первые мускусные капли.

Мы еще раз перекрещиваемся взглядами. В его глазах – немой вопрос, он никогда не давит, дает мне самой решить, как далеко я готова дойти. С ним я готова идти до конца – всегда.

Пальцы сжимают мои волосы рефлекторно чуть сильнее, одновременно с тихим хриплым стоном, когда он кончает в мой рот густыми сладкими толчками.

Глава двадцать пятая

Полноценный переезд к Дубровскому растягивается.

По независящим от нас обстоятельствам, которые диктует жизнь.

Дубровский почти все время сейчас проводит на полигоне.

А я разгребаю навалившие дела, потому что Орлов так и не вернулся из командировки, из которой должен был вернуться еще в среду. На меня, как из рога изобилия, сыпятся все срочные вопросы, которые он сбрасывает мне буквально пачками, как будто там у него целый генератор идей на тему всего на свете, что нужно сделать еще на вчера.

Чувствую себя максимально неловко. Мое заявление на увольнение – мое самое важное и тяжелое решение в жизни - лежит в верхнем ящике моего стола. Я его все-таки написала еще в среду утром – извела несколько листов, потому что в одном сделала ошибку в первом же предложении, а другое безобразно сопливо залила слезами. Никто не говорил, что будет легко, но если в понедельник я была полна уверенности, что смогу пережить это более-менее безболезненно, то с каждым новым днем ощущение, что я буду адски скучать по всему этому рабочему авралу, накатывало все сильнее.

Сегодня оно стало почти невыносимым. Настолько, что я даже набрала Орлова, чтобы сказать ему о своем решении хотя бы по телефону, но он сбросил, сославшись, что занят и больше не перезвонил.

Слава вопрос о том, как продвигается мое увольнение, ни разу не поднял.

Уже за одно это я готова была влюбиться в него заново.

А еще я теперь почти не бываю в своей квартире. Забегаю утром, как воришка, чтобы схватить свежий костюм для работы, и снова возвращаюсь к нему. Моя зубная щетка поселилась в его ванной. Все три моих любимых чашки – на его кухне. Пара моих кашемировых свитеров сложены на полке в его гардеробной.

Это не полноценный переезд, а какая-то ползущая аннексия, но и с ней Дубровский тоже не торопит. Возможно потому, что мы оба понимаем, что как бы нам того не хотелось, с полноценным переносом баулов все-таки придется ждать до выходных. Сейчас у нас хватает времени только на стремительные завтраки, переписки в течение дня, вечерний страстный секс (ну и утренний, кстати, тоже!) и ужин в районе полуночи.

Зато за эту неполную неделю я окончательно убедилась, что он прав. Жить в двух квартирах, находясь через стенку – идиотизм.

Телефонный звонок разрывает тишину как раз когда я усердно колдую над ризотто – уже почти девять, и полчаса назад слава написал, что только закончил и скоро приедет меня жарить. Теперь это наше условное слово, которым обозначается все самое пошлое, что этот неутомимый красавчик творит со мной в постели, в душе, на столе… и вообще везде, и даже на руках, когда ему вообще не нужна никакая поверхность, чтобы натянуть меня на свой член.

Я неловко краснею, бросаю взгляд на экран, но это не Дубровский, а Лиля.

Перевожу телефон на громкую связь, чтобы продолжать заниматься ужином.

— Привет, - здороваюсь первой, но тут же осекаюсь, когда из динамика доносится отчаянный срывающийся плач.

Прямо взахлеб, как в старые, недобрые времена.

Лед мгновенно сковывает желудок, мозг за секунды листает варианты, где моя, вроде бы отдумавшая и взявшая себя в руки сестра, снова могла накосячить. И самое главное – что я теперь буду со всем этим делать.

— Лиля, что случилось? Что-то с детьми?! - Я впиваюсь пальцами в ручку тяжелого ножа, которым нарезаю сельдерей. Останавливаюсь, в ожидании ответа.

— С… с детьми все… все в порядке, - всхлипывает она. – Это мама… Боже, Майя…