Анна Берсенева - Антистерва
Они легли не раздеваясь, только сбросили туфли. Раздеться – это было бы сейчас самым спокойным, самым рациональным действием; они не могли его совершить. Они лежали, повернувшись друг к другу, и по-прежнему смотрели друг другу в глаза, только теперь глаза были совсем близко. И губы тоже были близко – Лола чувствовала жар его губ.
«Порох на губах», – вдруг вспомнила она.
Так кричали однажды на свадьбе, на которую Лола пришла в большой толпе окрестных детей. Невеста была местная, а жених из-под Рязани, он только что отслужил в Душанбе срочную. На свадьбу приехали его родственники из далекой русской деревни, они и кричали молодым, кроме «горько», вот это – «порох на губах».
Лола осторожно прикоснулась губами к губам Ивана. Это не был даже поцелуй – только прикосновение, на которое он ответил таким же прикосновением, осторожным и горячим одновременно.
– Не смейся, – сказал он. – Меня как будто паралич разбил.
– Разве я смеюсь? – удивилась она.
– Конечно. Я по губам чувствую.
– Это я не смеюсь, я… Ваня, тебе же надо хотя бы предупредить…
Она понимала, что на самом деле ему надо не предупредить жену о том, что он якобы задерживается на работе, а просто встать и уйти. Но сказать ему это она была не в силах. Она постаралась отогнать от себя это свое понимание.
– Спи, не думай ни о чем, – сказал он.
– А ты что будешь делать?
– Тоже усну. Я завтра рано уеду. Мне же на работу.
– Ты в какой-нибудь жаре будешь тренироваться, да? – каким-то детским тоном спросила Лола. – Чтобы привыкнуть к скафандру?
– Нет. – Он улыбнулся. Его улыбка прошла по ее губам, как волна по морю. – В сильной жаре теперь не держат. Считается, лишние перегрузки на тренировках ни к чему. А завтра у меня по графику вообще – только поиграть.
– Во что поиграть? – не поняла она.
– За компьютером. Просто отработка разных ситуаций. Ручное управление станцией, например. Я рано уйду, не буду тебя будить.
Ей не хотелось думать, что будет завтра. Ей страшно было об этом подумать – как она просыпается, а его нет…
«Вряд ли усну», – подумала Лола.
Но в эту минуту он притянул ее к себе и повернулся как-то так, что ее голова легла прямо в дышащую впадинку у него на плече. Забытое, небывалое, счастливое тепло сразу заполнило ее всю, от пальцев на ногах до кончика носа.
– Не сердись, Ваня, черт знает что со мной… – пробормотала Лола.
– С тобой хорошо, – как из другого мира донесся его голос.
И это было последнее, что она услышала в этот невозможный, словно с неба свалившийся вечер.
Глава 8
Шевардин проснулся от того, что плечо подернулось легкой судорогой.
Он улыбнулся, не открывая глаз и сознавая, какой блаженный идиотизм разлит сейчас по его лицу. И хорошо. И неважно, как это называется. Он давно не просыпался с таким ощущением счастья. Да что там давно – ему казалось, он и никогда не просыпался с таким ощущением. Потому что время, прошедшее после детства, было уже почти равно слову «никогда».
Всю ночь он помнил, что Лола спит у него на плече. Он не то чтобы не спал, просто и сам не знал, как называется состояние, в которое был погружен всю ночь. И не только ночь – с той минуты, когда Иван увидел, как она идет по двору дома Ермоловых, он перестал понимать, что с ним происходит. Сначала он даже растерялся от такого непонимания, но растерянность быстро прошла. Ему ведь было это знакомо: новизна состояния, неожиданность всего, что с тобой в этом состоянии происходит, и готовность принимать все происходящее без опаски и размышлений. Именно таким было состояние невесомости; Шевардин хорошо помнил, как вошел в него впервые. Он тогда словно бы перестал быть собою, но это преображение только обрадовало его. Во всех проявлениях обрадовало, даже в смешных – в том, например, что пальцы на ногах стали сами собой заворачиваться вверх.
Не было ничего удивительного в том, что он обрадовался, увидев красивую девушку, с которой провел красивую ночь на берегу красивого моря. Правда, радость его оказалась какой-то… подавленной, но и этому удивляться не приходилось. Долгое время его жизни закончилось в этот вечер, и чувство опустошенности было естественным. То, что принято называть личной жизнью, и должно было его опустошить, потому что эта часть его существования была слишком мелкой и вместе с тем слишком продолжительной.
И вот он тускловато обрадовался, увидев Лолу, и отметил про себя, что надо будет встретиться с нею как-нибудь в другой раз, в более подходящем настроении, благо она теперь соседка, а повод зайти к Ермоловым у него всегда найдется. И так он думал до той минуты, когда она попросила рассказать что-нибудь про космос. Попросила, конечно, из вежливости – Иван понимал, что интереса к какому-то там космосу такая женщина испытывать не может. Она была совершенная вещь в себе, к тому же в ней была слишком очевидна изысканность – всего, от взгляда и манеры держаться до одежды. В том мире, где живут такие женщины, никакого космоса просто не существовало, Иван это прекрасно знал, и его это нисколько не уязвляло. Да он и вообще не говорил о своей работе с женщинами; это были четко разделенные сферы его жизни. Он и теперь только из вежливости произнес пару слов про космос – и вдруг, взглянув на ее лицо, почувствовал, как все у него внутри сместилось, взметнулось и совершенно преобразилось. Как, почему такое с ним произошло – этого он даже не понял. Он понял только, что ему хочется сказать ей все, что когда-либо происходило с ним в жизни. Все хорошее и неназываемое, что он успел понять и почувствовать, все тяжелое, что камнем лежало на сердце, все счастливое и все горестное, что сберегалось в памяти.
В первую минуту этого понимания Шевардин растерялся. Невозможно ведь было выразить все это именно так, как оно существовало в нем! Но уже в следующую минуту он понял, что очень даже возможно. Надо просто говорить все, что говорится, а главное, надо смотреть в ее глаза. Они были такого же цвета, как речной весенний лед, это он заметил еще в первую встречу с нею, но сейчас неважен был даже их необычный цвет – они были как самые прекрасные штрихи Земли, которые он видел оттуда, сверху…
Он так и говорил, глядя в эти глаза, совсем непонятные и вместе с тем распахнутые для него, именно для него, это не было обманом – ее глаза сияли ему навстречу, как сияла ему из космоса Земля, сияли так, что все лучшее, что было в нем, само собою притягивалось к этому удивительному сиянию.
Лолины слова, смысл которых был в том, что ему пора уходить, прозвучали как гром небесный. Шевардин подумал, что сию секунду превратится в соляной столб. Да он и хотел бы превратиться в соляной столб – в этом случае можно было бы остаться, и лучше было остаться рядом с нею соляным столбом, чем уйти от нее живыми и сильными ногами. Но он все-таки сделал то, что она сказала, – вышел из квартиры. При этом он чувствовал себя примерно так, как во время прохождения через атмосферу, когда все тело крутила, давила, изменяла страшная сила перегрузки.
