Многогранники - Способина Наталья "Ledi Fiona"

— Простите, — повторила Маша, а жена Михаила потянула мужа за рукав:

— Поехали, Мишань, Катька с Севушкой заждались нас совсем.

— Поедем, Лид. Сейчас покурю и поедем, — негромко ответил Михаил, глядя мимо Маши на Димку с Лялькой.

— В машине покуришь, я сегодня разрешаю. Поехали.

Маша встретилась взглядом с женой Михаила, и столько всего было в глазах этой немолодой женщины, что она прошептала: «Спасибо вам и счастливого пути» — и отступила от машины.

Ни Михаил, ни его жена не ответили.

Машин телефон зазвонил. Маша нажала «принять» не глядя. Кроме мамы, ей никто позвонить не мог. Не успела мама ничего сказать, как Маша совершенно искренне прошептала в трубку:

— Мамочка, я очень тебя люблю.

То, что ссора могла стать их последним разговором, кажется, что-то перевернуло в Машиных мозгах.

— Маша, — голос мамы звучал напряженно, — вы все живы?

— Откуда ты… — начала Маша, но мама вдруг горько разрыдалась:

— Машка, ты только мне не ври. Ты цела?

— Да, мам, да! Ни царапины.

— А мальчишки?

Маша добежала до Димки и молча передала ему телефон Крестовского, предварительно включив микрофон. Тот так же молча принял трубку. Краем уха Маша уловила, что там обсуждается вопрос госпитализации Ляльки, сама же она вслушивалась в мамины рыдания, и ей хотелось одновременно плакать и смеяться.

— Мальчишки хорошо, мам. Они — герои. Они такие умнички, ты бы знала.

— Герои, — сквозь слезы усмехнулась мама. — Я приеду, как только Лев скажет куда. Ты не волнуйся, Машка, я не буду больше ругаться. Ты только не убегай, ладно?

— Ну куда же я побегу? У меня даже загранпаспорта нет, — сказала Маша и вдруг поняла, что, говоря о бегстве, подумала о Лондоне, в котором никогда не была и, если честно, не особенно-то и рвалась побывать до недавнего времени.

Глава 29

После того как Роман сел за руль отцовского «мерседеса», все вокруг стало напоминать плохой фильм. Сначала — мелодраму, потом — комедию, а напоследок — триллер.

От отца Роман знал, что у Волкова бывают панические атаки в транспорте, избавиться от которых психолог вроде как пока не помогает. Роман прочитал кучу статей о панических атаках. Даже просто читать о них было страшно.

Когда Димка уселся на переднее сиденье, Роман сразу вспомнил о его проблеме. Волков был белым, как молоко, и по его виску одна за другой стекали капли пота. Он дергался, ерзал по сиденью, и Романа даже подташнивало от осознания того, насколько Димке плохо в этот самый момент, и, главное, оттого, что с этим ничего нельзя сделать. Единственное, чем он мог помочь, — это отвечать на все реплики Волкова, не поддаваться на его провокации и говорить как можно спокойнее, чтобы не усугублять его панику.

Если бы Романа спросили в тот момент, верит ли он в счастливый исход их поездки, он не смог бы ответить, потому что не думал о будущем, решая сиюминутные задачи: не пропустить нужный поворот, не запутаться на эстакаде, не поддаться на провокации Волкова, не смотреть на Машу.

Когда их выбросило навстречу фуре, Роман не испугался, потому что у него тоже была сиюминутная задача: вернуть контроль над управлением. А потом он на некоторое время просто выпал из реальности и пришел в себя только после того, как выстрелившая подушка безопасности впечатала его в сиденье, попутно разбив многострадальный нос.

Дальше реальность вновь воспринималась Романом обрывками. Пока они тщетно пытались вскрыть «форд», чтобы достать Ляльку, он не чувствовал совсем ничего: ни страха, ни отчаяния. Просто пытался взломать чертов багажник, чтобы можно было пробраться в салон. Когда мужчины стали убегать, крича, что машина вот-вот рванет, Роману почему-то даже в голову не пришло побежать за ними. Вместо этого его наконец осенило разбить стекло. К счастью, рядом валялся здоровый камень. Поначалу Роман хотел его бросить в окно, но вовремя сообразил, что камень может угодить в Ляльку. Тогда он с силой ударил им по стеклу, мимолетно отметив, что с детства хотел разбить какое-нибудь окно, но повода не было.

Страшно ему стало уже в машине. Из-за дыма в салоне было плохо видно, и Роман впервые за день испугался до липкого пота, когда понял, что Лялька могла к этому времени задохнуться. Он нащупал ее плечо, провел рукой до ремня безопасности и, отстегнув его, еле успел подхватить завалившуюся на бок Ляльку. Обхватив ее поперек туловища, Роман понял, что ее руки связаны. Шок оттого, что кто-то мог так поступить с беззащитным ребенком, быстро сменился яростью, и это пришлось как нельзя кстати, потому что только чистая ярость помогла ему найти в себе силы оторвать Ляльку от сиденья и подтащить к разбитому окну. Он чувствовал, что кто-то тянет его за ремень джинсов, и это тоже было кстати, потому что давало понять: они с Лялькой не одни, их вытащат.

Расстегнутая куртка зацепилась за что-то внутри салона, и стало ясно, что быстро выбраться не получится. Роман подтянул Ляльку как можно ближе к окну, хотел крикнуть, чтобы ему помогли, но вместо этого закашлялся, глотнув дыма. К счастью, Ляльку кто-то схватил и потянул из его рук. Сам Роман все еще был наполовину в машине, поэтому ему пришлось изогнуться так, что хрустнула поясница, ведь выпустить Ляльку, не убедившись, что ее крепко держат, он не мог. Кожаная куртка защитила от торчавших осколков бок и спину, кисти же обожгло болью, но руки Роман разжал, только когда Лялька оказалась снаружи.

Эти несколько секунд растянулись в сознании до бесконечности. Романа даже успело накрыть непередаваемым облегчением, потому что все, кажется, закончилось. Вот только выбраться из машины вслед за Лялькой не вышло: не пускала куртка. Роман вылез из окна, насколько смог, и стал ее стаскивать, но левая манжета зацепилась за браслет часов. Именно в этот момент Роман осознал, что все это по-настоящему, что машина горит и бензин может вполне реально взорваться.

Дрожащими руками Роман попытался расстегнуть кнопку, но мокрые от пота и крови пальцы все время соскальзывали. Его легкие разрывало кашлем, а внутри, как цунами, поднималась паника, смывавшая остатки хладнокровия и здравого смысла. Ему не выбраться отсюда. Это конец!

Вдруг рядом с ним возник Волков, который — Роман сам видел — успел убежать вслед за мужиком, унесшим Ляльку. Волков за долю секунды расстегнул кнопку на манжете и сдернул куртку с руки Романа. Роман подумал о документах и мобильном, которые остались в ее кармане, но Волков схватил его за плечи и, ткнувшись лбом в висок Романа, то ли прошептал, то ли прокричал:

— Уходим.

Их схватили за шивороты и поволокли по насыпи. Ноги скользили, но кто-то тащил их вверх, и Роман, у которого вдруг разом закончились силы, был благодарен.

Волков тут же умчался, Роман даже не успел его поблагодарить. Очень хотелось сесть на землю и закрыть лицо руками, но он понимал, что, сделай он так, подняться потом не сможет. Порезы на руках щипало, бок, которым его вдавили в край оконного проема, пока вытаскивали из машины Ляльку, тупо ныл, а еще ему стоило бы снять линзы, потому что раздраженные дымом глаза нещадно жгло. Но сил хватало лишь на то, чтобы удерживать тело в вертикальном положении. Пытаясь унять скачущее в горле сердце, он стоял на обочине, на безопасном расстоянии от «форда», и смотрел, как тот горит. Это было совсем не так, как показывают в фильмах. Страшнее.

Вдруг в поле его зрения попала фигура, стоявшая слишком близко к «форду». Роману понадобилось несколько секунд, чтобы узнать Машу. Откуда в нем взялись силы сорваться с места, Роман не понял. Он схватил Машу за руку и потащил прочь по обочине. Кто-то закричал, что сейчас рванет, и Роман, повалив Машу на землю, рухнул на нее, в последний момент выставив локти, чтобы ее не раздавить. В левом локте что-то противно хрустнуло, и он еле сдержал стон. А потом Маша укрыла его голову руками, и от осознания того, что все почти закончилось, Роману стало так хорошо, что захотелось расплакаться. Но Маша посмотрела ему в глаза, сказала, чтобы он улетал в Лондон прямо завтра, и заплакала сама, и в нем откуда-то снова нашлись силы ее утешить. Усадив Машу к себе на колени, Роман вдруг с пугающей очевидностью понял, что не может ее оставить. Неловкость от нахождения внутри этого эмоционального треугольника оказалась ничтожной по сравнению со страхом от осознания того, что Маша могла погибнуть. Его Маши могло не стать. Роман больше не хотел ни о ком думать: ни об Ирине Петровне, ни об отце… Черт, да он даже о Волкове сейчас не хотел думать, потому что Маша, живая и настоящая, сидела на его коленях и всхлипывала ему в шею. Наверное, именно в эту минуту Роман все для себя решил. И он был настолько в этом решении уверен, что даже вновь обступившая их реальность больше не могла на него повлиять.