Катя Абель - Здравствуйте. Я – любовница вашего мужа
Витя слегка смутился.
– Ну, я собственно, ничего не имею против этого… Ну, течёт и течёт. Я говорю про другое. Про то, что делается в России сейчас.
– Хорошо. Вот ты сказал про большое количество немытых рож вокруг. Я согласна, оно зашкаливает. Иногда у меня создается впечатление, что я нахожусь не в городе Петербурге, а в центре какого-то аула, и мне становится не по себе от этих жёстких чёрных глаз, оценивающих меня как козу на базаре. Но это вопрос не национальности. А людей – конкретных людей, их низкой культуры. Кто заполняет сейчас рабочие места у нас? Тёмные, необразованные массы из забытых богом деревень, где закрываются школы, и дети растут на улице. Они приезжают сюда общинами, живут коммунами и бараками, ходят по улицам в грязных шароварах, сплёвывают сквозь гнилые зубы шелуху от семечек и не знают русского языка. Национальные вопросы здесь не причём. Это вопросы образования и поднятия уровня культуры в южных республиках, создание рабочих мест и обеспечения человеческих условий для жизни.
– Их надо гнать отсюда, – говорит мне Витя.
– Но если у них на родине идет война, если их дети умирают с голода, потому что закрылся последний на всю округу завод, куда их гнать, скажи?
– Им не место среди нормальных людей, – давит свою линию Витя.
– Ты считаешь себя выше всех остальных людей только по причине того, что ты – русский?
– Да. Я – русский. И я горжусь этим.
– Насколько ты уверен в чистоте своей крови?
– Я уверен.
– С такой же уверенностью в собственной принадлежности к высшей непогрешимой расе немцы сжигали тысячи евреев в печах… Чтобы они не пачкали им белый свет.
– Ой, Катя, что ты об этом знаешь? Ладно, давай поменяем тему, какой-то у нас разговор не праздничный получается…
– Что я об этом знаю? Я знаю, что шестнадцатилетнюю сестру моего деда вместе с пятилетним племянником и престарелыми дедом с бабкой сожгли заживо в избе. Только за то, что они были евреями. Фаина отказалась уходить с партизанами в лес, не хотела бросать бабушку. И ее сожгли заживо. Вместе с бабушкой. Закрыли в избе и подожгли.
– Ну да, разные случаи бывали…
– Ты называешь это «разные случаи»?
– Лес рубят, щепки летят…
– Щепки?! Это жизнь человеческая, Витя! Представь на месте этой девочки свою дочь! Щепки!
И тут мне стало стыдно. Господи, о чём я говорю? С кем я об этом говорю? Что я доказываю? Деда, прости меня, что я всё ещё сижу за этим столом.
– Знаешь, Витя, нам лучше попросить счёт.
– Ты хочешь уйти?
– Да, я хочу домой.
– Катя, ну подожди, ну почему домой? Согласен, мы зря завели эту тему, ну прости меня, если я тебя обидел чем-то…
– Ты ничем меня не обидел. Я ненавижу фашизм. Я ненавижу национализм. При таких разногласиях, Витя, мы не можем дальше пить шампанское и делать вид, что ничего не случилось.
– Я очень тебя прошу: давай забудем.
– Мы не можем об этом забыть, это слишком важные для меня вопросы.
В полнейшем молчании мы вышли на улицу.
– Куда теперь? – спросил меня Витя.
– Я – к метро.
– Я поймаю такси.
– Нет, не надо.
– Катя, я тебя очень прошу: пожалуйста. Позволь мне тебя проводить.
– Я сама доберусь, спасибо.
– Нет, я тебя провожу.
Держит меня крепко за руку, другой машет проезжающим мимо машинам.
В такси мы тоже едем молча. За рулем сидит таджик. Я усмехаюсь:
– Ты как? Потерпишь? Или, может, выйдем, поймаем другую машину?
– Нет, мне нормально.
– А, ну слава Богу.
Молчим.
– Никогда не думал, что мои идеологические взгляды могут помешать общению с женщиной.
– Я тоже никогда не думала, что в двадцать первом веке мне придётся кому-то доказывать, что фашизм – это зло.
Молчим.
– Слушай, а как вы отмечаете 9 мая? У вас что, в этот день, траур?
– Знаешь что, – вспыхивает вдруг Витя, – вообще-то мой дедушка воевал, а бабушка почти до Берлина дошла…
– Ты ставишь сегодня ей это в вину?
– Нет. Потому что она заблуждалась. Мы говорили с ней, и она приняла мою точку зрения, она поняла меня. Моя бабушка, которая дошла до Берлина, меня поняла, а ты меня понять не хочешь!
«Твоей бабушке, – думаю я, – сейчас где-то под девяносто. Что там в возрастном маразме она могла понять из слов обожаемого внука?»
– Я не могу отвечать за идеологию твоей бабушки. Я могу отвечать только за свою собственную идеологию, которая состоит из одного единственного пункта: я ненавижу расизм и насилие.
Витя тяжело вздыхает:
– Да уж… Везёт как утопленнику…
Мы доезжаем до моего дома. Я поворачиваюсь к нему:
– Спасибо за шампанское.
– Мне очень жаль, что так вышло.
– Мне тоже жаль.
Я ухожу к подъезду.
– Яна! – звоню я подруге, придя домой, – Я пила шампанское с Жуковым!
Яна знает Витю. Когда-то на пьяных кухнях мы сидели все вместе.
– О! И как? – спрашивает Яна.
– Выяснилось, что он фашист.
– Кто?!
– Фашист.
– Как это?
– Очень просто. Мы поговорили и выяснили, что он – фашист. Расист. И националист.
Пересказываю ей вкратце нашу с Витей увлекательную беседу. Яна слегка потрясена.
– А с чего это вдруг он стал фашистом?
– Думаю, это случилось из-за ощущения собственной слабости. Страха перед жизнью. Потребности настоящего дела. Попытка самовыражения при неспособности создавать своё. Плюс отсутствие ума. Ничем другим я это объяснить не могу.
– Это страшно.
– Из таких слепцов и лепят фанатиков. Из фанатиков составляют армию. С помощью армии разжигаются войны.
– Здорово тебе повезло с кавалером.
– У меня ощущение какого-то театра абсурда, и я из зрительного зала попала почему-то на сцену, прямо в середину спектакля. Нужно говорить какие-то слова, подыгрывать партнерам, потому что зал ждет. А я не только слов не знаю, но и не собираюсь подыгрывать. Теперь при знакомстве с мужчинами у меня добавился еще один важный пункт фейс-контроля. Первый пункт – вы женаты? Второй – не фашист ли вы?
Мир сошёл с ума. Я устала от этой карусели.
Вечером ко мне пришёл в гости мой приятель Куликов. Он принес пасхальное яичко, банку фасоли и бутылку вина. Я сделала салат с креветками и авокадо, мы сидим у меня на кухне и говорим о ерунде. Разговоров о главном с меня в этот день достаточно.
Витя Жуков шлёт мне пьяные смс-ки с признаниями в любви.
Я никогда не буду любимой женщиной Вити Жукова.
Всего вам хорошего
На следующий день я поехала в театр. План приехать красивой и весёлой был снова нарушен. Я приехала только весёлой. С самого утра на улице лил беспроглядный дождь, и ветер, выламывающий из рук моих зонтик, не оставлял мне шанса предстать перед любимым безупречной. В такую погоду уважающие себя женщины дома остаются. Я дома остаться никак не могу, так как с завтрашнего дня начинаются прогоны. У любимого, чтобы попрощаться со мной не будет ни сил, ни времени.
