Художник моего тела (ЛП) - Винтерс Пэппер

Зеркала и деревянный пол, простая сцена для балерины.

Мне здесь больше не место.

Несчастный случай лишил меня этого права.

За моей спиной щелкнул замок; меня объяла тягостная тишина помещения.

Закрыв глаза, я глубоко вдохнула.

На глаза навернулись слезы, когда в голову хлынули воспоминания о трико, балетных тапочках и сладких фортепианных нотах.

Здесь я была в безопасности, потому что никто не ожидал, что я приду. Те, кто раньше знал меня, привыкли к моему отсутствию, а тем, кто не знал, никогда и в голову не придет, что значила для меня каждая танцевальная студия — где бы они ни находились.

Бросив на табурет у пианино сумочку, я скинула туфли на каблуках и положила телефон с выключенным звуком на полированный инструмент с клавишами из слоновой кости.

Еще десять пропущенных звонков от Гила с обеда.

Еще десять раз я не ответила, потому что понятия не имела, что сказать.

Я хотела, чтобы он все мне рассказал.

Но я была слишком в него влюблена, чтобы услышать правду.

Невиновен.

Виновен.

И то, и другое сопровождалось заморочками, вынести которые у меня не хватило сил.

Балансируя на носочках, я развернулась в одних чулках на скользком деревянном полу и закрыла глаза. Я не обратила внимания на боль в спине, в которой благодаря операциям обрела подвижность, но лишилась гибкой грации. Я стиснула зубы от стеснения и ограниченности украденных движений. Вокруг меня шептались музыкальные ноты, и я танцевала...одна.

Я скользила и кружилась, поднимая руки, как бесполезные крылья.

Меня вновь нашло мое детство, как это часто случалось, когда я освобождалась от взрослой жизни. Я вспомнила одиночество в обществе родителей, которым на самом деле было все равно. Я купалась в счастье, зная, что любовь Гила с лихвой компенсирует мне любую пропавшую или отсутствующую семью. Мои руки сами собой раскрылись, чтобы обнять парня, которому принадлежала моя душа. Музыка в моих венах зазвучала громче, быстрее, и я откликнулась на ее призыв.

Я взметнулась в воздух, выполнив движение, доведенное мною до совершенства. Больше всего я любила большой прыжок в воздухе. Я обнаружила, что это очень просто. Так легко перепрыгнуть с одной ноги на другую и сделать шпагат в самой высокой точке.

Мой учитель и работодатель говорили, что в полете никто не может выгибаться так сильно, как я.

Не открывая глаз, я заново переживала ощущение того, что я невероятно хороша в чем-то, не требующем навыков или повторения — это был просто дар. Дар моего тела. Цель моей души. Замысел моей жизни.

Но, в отличие от сотен других случаев, я не приземлилась невесомо и элегантно. Мне не удалось оттолкнуться и взлететь. У меня больше не было этого бесценного дара.

Моя поврежденная спина согнулась пополам.

Сросшиеся кости и восстановившиеся мышцы не забыли о наказании, которому подверглись.

Я с грохотом приземлилась на колени, склонившись на полу перед зеркалами, ставшими свидетелями моего провала.

И на пианино завибрировал мой отключенный телефон.

Звонок.

Звонок.

Звонок.

По моим щекам градом катились слезы, когда я принимала физическую боль наряду с эмоциональной. Я пришла сюда, чтобы еще больше себя измучить. Наслоить еще больше агонии. Возможно, это было не намеренно, но уже с удвоенной болью я подползла к пианино и схватила телефон.

Телефон перестал звонить; я прислонилась к зеркалам и тупо уставилась на экран.

Гил.

Я не могла ему перезвонить.

Не могла поговорить с Джастином.

Не могла обратиться к своим старым танцорам.

Не могла пойти домой и зализать свои раны.

Я могла лишь сидеть там и позволять своему разуму танцевать быстрее, чем когда-либо могло мое тело.

* * *

Я пробыла там до глубокой темноты.

Пока уборщицы не выкатили свои скрипучие ведра для швабр, не смыли пролитый пот и не прибрали помещения для завтрашних репетиций.

Час назад или около того мой желудок перестал жаловаться на голод, недовольный тем, что я игнорирую его требования. Сердце перестало горевать о моих растерянных талантах. Разум был измучен погоней за мыслями и теориями о Гиле.

Мой телефон почти разрядился от многочисленных поисков в Интернете и дополнительных запросах об убитых разрисованных девушках.

Я злоупотребила гостеприимством, и как бы мне ни хотелось остаться незамеченной, мои возможности резко сократились до одной.

Независимо от участия Гила, с ним я была в большей безопасности, чем с кем-либо другим.

Мне нужно было поспать, принять душ, поесть.

Мне нужны были ответы, чтобы я могла поцеловать и попрощаться с Гилом, если выяснится, что он не тот человек, или встать на его сторону, если все это окажется ужасным совпадением.

В любом случае, сегодня вечером я получу ответы.

Мастер обмана достаточно водил меня за нос.

Пришло время узнать правду.

Даже если это погубит... все.

Мой телефон снова зазвонил.

Но это оказался не очередной звонок от Гила, на экране высветилось имя Джастина и его сообщение.

Джастин Миллер: Твоя очередь исчезать, да? Ты можешь позвонить мне и сообщить, что с тобой все в порядке. Гил в бешенстве. Честно говоря, он меня немного пугает. Этим утром единственное, чего он хотел, это найти тебя, чтобы поговорить. Теперь он велел мне найти тебя и не подпускать к нему. Что, черт возьми, происходит, О? Ответь мне, и я приеду за тобой. Ты останешься у меня, пока мы с этим не разберемся.

Прежде чем я успела закрыть сообщение, он прислал еще одно.

Джастин Миллер: Я не знаю, где ты, но не ходи к Гилу одна. Я ему сейчас не доверяю.

Я вздохнула. Как и в старших классах, я металась между двумя парнями. Один был образцом хорошего поведения, предупредительных манер и добрых поступков. Другой —сводом предупреждений о неблагополучных семьях, беспросветной бедности и грязных секретах.

Я влюбилась не в того.

Я выбрала свой путь.

У меня больше не было выбора.

У меня никогда не было выбора.

Нажав ответить, я напечатала:

Олин Мосс: Я собираюсь повидаться с Гилом. Со мной все в порядке. Я поговорю с тобой позже.

Заблокировав телефон, я закинула сумку на плечо, бросила последний взгляд на студию, пережившую смерть моей мечты, и выскользнула в ночь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Олин

– Настоящее –

Склад, похоже, был не рад меня видеть.

Громоздкий кирпич и граффити не предвещали ничего хорошего.

Но, по крайней мере, когда я выключила хэтчбек Гила и открыла дверь, на подъездной дорожке не притаилось никакого черного фургона, и меня не попытались украсть никакие мерзкие похитители.

Я была угонщицей. Даже если бы я не захотела встречаться с Гилом, в какой-то момент мне все равно пришлось бы вернуть его машину.

Порыв пронизывающего ветра пронесся по длинной аллее складов.

Я задрожала от холода.

Обхватив себя руками, я изо всех сил старалась унять дрожь. У меня все еще болела спина после глупой попытки совершить грандиозный прыжок в воздухе, а на коленях остались синяки от того, что я на них приземлилась.

На моем телефоне было еще семь пропущенных звонков, и я приготовилась к реакции Гила, когда он, наконец, найдет меня на пороге своего дома.

«У тебя получится».

Я выпрямила спину.

«Спроси его строго, но вежливо».

Я сделала глубокий вдох.

«Не позволяй ему менять тему или спорить».

Мой взгляд упал на пешеходный проход. Дверь оставалась закрытой, но в щель между внутренним и внешним пространством скользнуло что-то белое.

Подойдя к граффити, я зашипела от своих новых синяков и наклонилась, чтобы забрать большой конверт.

Я нахмурилась, разглаживая пустой бланк без указанного на нем адреса.

Возможно, у Гила не было почтового ящика? Может, почтальон всегда доставлял корреспонденцию таким образом?