Елена Ярилина - Любви хрустальный колокольчик
Как только принесли заказанное, Модест Сергеевич совсем замолчал, мне сказать было нечего, и, пережидая паузу, я гоняла тающее мороженое ложечкой по кофейной поверхности. Наконец мой спутник перешел к делу. В ходе разговора выяснилось, что, во-первых, я забыла о том, что на презентации он дал мне свою визитку и предложил позвонить ему. Каюсь, действительно забыла. Во-вторых, пеняет он мне потому, что очень ждал моего звонка, поскольку у него для меня есть работа, заказ. И наш главный редактор, хороший его знакомый, почти поручился ему, что я этот заказ возьмусь выполнить. Тут уж я возмутилась, потому что сама никаких обещаний никому не давала и не имела ни малейшего понятия, что их дали от моего имени. Модест Сергеевич извинился, он полагал, что я вполне осведомлена, и в знак примирения поцеловал мне руку, на миг став опять добродушным весельчаком. Я уже решила, что раз инцидент исчерпан, то я могу уйти, но он прервал на полуслове мои прощальные приветствия:
— Подождите, экая вы резкая. А заказ? Он ведь остается в силе. Вы разве не хотите узнать подробности?
Я удивилась, ведь как-никак прошло полгода, за это немалое время он мог найти десятки исполнителей, так в чем же дело? Я уселась поудобнее, расправила юбку и приготовилась слушать. Модест Сергеевич довольно ухмыльнулся, видя, что наконец заинтересовал меня:
— Да, в самом деле, заказ остается в силе. Он, как бы получше выразиться… немного щекотливый, но хорошо оплачивается.
Я насторожилась, такое начало мне не слишком понравилось. Оказалось, что один бывший «крутой дядя», ни больше ни меньше, весьма желает опубликовать мемуары, и Модест Сергеевич, который является то ли хозяином, то ли совладельцем небольшого издательства, за это взялся. Дело за малым: сначала под диктовку криминального «дяди» записать его воспоминания, а потом привести в цивилизованный вид. Если работа ему понравится, оплата труда будет фантастическая. На этом месте рассказа я поморщилась. Нет, я не ханжа и никогда не делала вид, что презираю деньги. Но и деньги во что бы то ни стало, невзирая ни на что, это совсем не мой принцип. Чтобы заработать «фантастические» деньги, мне придется остаться в душной, пыльной и надоевшей Москве, отложить на неопределенное время работу над своей книгой о Володе, за которую я так мечтаю, не медля ни минуты, приняться. И все это ради того, чтобы иметь счастье лицезреть какого-то бандита, пусть и бывшего, что для меня крайне неприятно, особенно учитывая недавние трагические события. Кроме того, слушать его наверняка омерзительные излияния, высказанные безграмотным языком, да еще и с руганью! Веселенькая перспективка, нечего сказать! Если бы я сидела совершенно без денег и меня ожидала голодная смерть, еще можно было бы подумать, а сейчас нет. Пока я таким образом размышляла и взвешивала, Модест Сергеевич пристально смотрел мне в лицо, видимо читая в нем, как в раскрытой книге. Ибо прежде, чем решительный отказ успел слететь с моих губ, он остановил меня движением своей пухлой руки:
— Подождите отказываться, Евгения Михайловна, это всегда можно успеть. Я был не прав, подчеркивая только денежный аспект, не казните за ошибку. Дело еще вот в чем: этот человек уже в годах, смертельно болен, но прожил довольно яркую, насыщенную жизнь. Ведь как ни лукавь, как ни закрывай на это глаза, но бандиты, воры, тюрьмы, зона — это тоже жизнь, поскольку они существуют, это реальность, и никуда от этого не денешься. Да, больная, исковерканная, извращенная донельзя, но жизнь. И мне представилось интересным и даже полезным описать эту жизнь изнутри со слов не только видевшего, опытного, но и умного, ручаюсь вам за это, человека. А самое главное — подлинного участника этой самой жизни, что особенно важно на фоне разливанного моря подобной литературы, публикующейся в последнее время. Ведь сейчас на эти темы не пишет только, как говорится, дурак да ленивый. Я более чем уверен, что работа окажется для вас и интересной, и познавательной. Конечно, работать будет сложно, что уж тут скрывать, ну а что легко в этом мире? Ну, решайтесь же!
Его настойчивость смущала меня, будоражила. Мне понравилось, как просто, без всяких экивоков и околичностей, он объяснил мне действительно достаточно щекотливые подробности. Да, он прав, это сумасшедшее предложение вполне может быть интересным, хотя сложностей будет ох как много! Но занозой в душе засело вот что — опять больной, умирающий человек, с которым в процессе работы неизбежно возникнет пусть только словесное, но тесное общение. Смогу ли я, выдержу ли? Нет, пожалуй, для меня это чересчур.
— Вы сами не знаете, о чем просите, Модест Сергеевич. Вы, видимо, неплохо разобрались во мне и подбрасываете мне лакомые приманки, интересную работу я люблю. Но в данном конкретном случае я вынуждена отказаться. Обстоятельства моей жизни в последнее время таковы, что я просто не смогу психологически, не выдержу. Говорю вам это прямо и без всякого кокетства.
В ответ на мой отказ он крякнул и взъерошил свои и без того уже все разлохмаченные волосы.
— Вот черт! Простите за выражение, но без черта тут явно не обошлось, опять препятствие. Что же делать, как быть? А знаете что? Все-таки, все-таки давайте подъедем завтра к этому старику. Стоп! Подождите возражать. Я ведь не прошу соглашаться, подписываться на это дело, прошу только подъехать, посмотреть на старика, пусть и он на вас посмотрит. Он ведь капризный, с норовом, может статься, вы ему и не понравитесь, и тогда мне незачем будет ломать голову над тем, как уговорить вас. Идет?
— Модест Сергеевич, у меня создается впечатление, что вы не воспринимаете слово «нет».
— А как же иначе, голубушка моя? В деле только так, по-другому оно просто не будет двигаться. Но вы не ответили мне, я жду вашего согласия на завтрашнюю поездку.
— Я уже сегодня хотела уехать за город, и остаться еще на сутки в этом раскаленном, задыхающемся городе только для того, чтобы на меня бросил свой скептический взгляд какой-то старик, — это чересчур. Сейчас или же никогда. Вот мой ответ.
Я продемонстрировала ему, что тоже могу быть решительной, и спокойно ждала ответной реакции на свой демарш. Мой собеседник прикрыл глаза, что являлось у него, как я позже поняла, признаком удивления. Открывать их он не спешил, когда же открыл, то в них светилось уважение, но и легкая насмешка тоже, вот только не поняла над кем: надо мной, над собой? Он вдруг невнятно забормотал:
— Так-так, а как же назначенная встреча, ведь отменить ее нельзя. Или все-таки можно? Ах, ах, ах, это такая важная встреча! Так льзя или нельзя? Льзя! Но неприятности будут, будут, а может, как-нибудь улизну от них? А пожалуй, что смогу и улизнуть. Да, лазеечка есть, ма-аленькая такая, но есть. Так-так.
