Таммара Веббер - Просто вдвоем
Я глухо застонал, теснее прижав Жаклин к себе, когда она завела руку за спину и взялась за меня пальцами. Нагнулся, поцеловал ее шею и, закрыв глаза, щекотнул ее своим дыханием.
– В постель?
– В постель, на кухонный стол – куда хочешь, – ответила она, и я застонал.
Восстановив душевное равновесие достаточно, чтобы поднять веки, я увидел, что мои глаза потемнели до цвета свинцовых дождевых туч и контрастировали с летней голубизной глаз Жаклин. Движущаяся картинка, которую я наблюдал в зеркале ванной, была сексуальнее любого эротического видео.
– Ну хорошо, – сказал я, проскальзывая в нее пальцами. – Тогда давай начнем прямо здесь.
* * *Мы лежали в постели, обнявшись и усталые до изнеможения. Раковина в ванной – галочка, стул перед письменным столом – галочка, диван – две галочки. И все равно я предвкушал, что через несколько часов мы очнемся и попрощаемся еще разок.
Только Жаклин пока не собиралась засыпать.
– Как тебе Харрисон? – спросила она, с подозрительной сосредоточенностью глядя мне в лицо.
– Вроде хороший пацан.
– Вот именно.
Она погладила меня по щеке, проследив взглядом за движением пальцев. Я притянул ее к себе и спросил, с чего это она вдруг заговорила о своем ученике:
– А что, Жаклин, ты бросаешь меня и уходишь к Харрисону?
Я ожидал, что она закатит глаза и рассмеется, но она смотрела на меня по-прежнему серьезно.
– Если бы в ту ночь, – продолжила она, – на стоянке вместо тебя оказался Харрисон, думаешь, он бы мне помог? – Стоянка. Бак. – Если бы кто-нибудь в шутку попросил его за мной присмотреть, а потом случилось бы то, что могло случиться, разве его стали бы упрекать?
Мне стиснуло грудь.
– Я понимаю, что ты пытаешься сказать.
Жаклин дрожала в моих руках, но не собиралась отпускать меня с крючка:
– Нет, Лукас. Ты это только слышишь, но не понимаешь, не принимаешь. Твой отец не мог на самом деле рассчитывать на то, что ты защитишь маму. Наверняка он давно уже не помнит тех своих слов. Он винит во всем себя, а ты – себя, но не виноваты ни ты, ни он.
Глаза Жаклин были влажными, но взгляд оставался твердым. Мне стало трудно дышать, и я обхватил ее так, будто меня уносило с Земли – ни кислорода, ни гравитации.
– Никогда не забуду, как она кричала. Разве я могу себя не винить? – проговорил я, еле сдерживая слезы, от которых все вокруг помутнело.
Жаклин заплакала, не отнимая пальцев от моего лица и крепко сжимая мою руку. Видя, как крупные капли одна за другой падали мне на подушку с ее ресниц, я представлял себе ребенка, которым был восемь лет назад. Я никогда не спрашивал отца, считал ли он меня виноватым. Просто решил, что считал. Но Жаклин, наверное, была права: его охватило безутешное горе, и он винил во всем себя, хотя никому другому и в голову не пришло бы его упрекать. Я взял с него пример.
– Что ты мне сам всегда говоришь? Это не твоя вина, – напомнила Жаклин.
Еще она сказала, что я должен побеседовать с кем-нибудь, кто поможет мне себя простить. Я хотел разговаривать только с ней, но не мог попросить об этом. Синди сто раз советовала мне обратиться к специалисту и уверяла, что смирилась с потерей лучшей подруги во многом благодаря сеансам психотерапии. Но я привык отвечать, что мне ничего не нужно.
У меня все хорошо. Все в порядке.
На самом деле я не был в порядке и мне не было хорошо. Та ночь надломила меня, и я возвел вокруг себя стены, чтобы не сломаться окончательно. Но есть боль, от которой не спасут никакие бастионы. Я остался таким же хрупким, как все вокруг. Как девушка, которую я сейчас обнимал. Но я мог надеяться, мог любить. А значит, мог и выздороветь.
Глава 26
Лэндон
В последнее время меня стало трудно напугать, но сейчас я был еле жив от страха, хотя и не собирался это показывать.
Все нормально. Нечего бояться. Нечего.
– Ты готов, Лэндон? – спросил Чарльз.
Я кивнул. Все мое имущество уже было погружено в багажник хеллеровского внедорожника. Я вез с собой спортивную сумку и рюкзак, а одежду за неимением чемодана сложил в большие черные пакеты, похожие на мешки для мусора. Да этим обноскам и правда было самое место на помойке. Книги и блокноты легли в пустые коробки, которые я добыл в «Снастях и наживке». Они воняли рыбой и обещали пропитать своим запахом всю машину и все мое барахло уже за первые пять миль пути.
К черту побережье! Скучать не буду. И возвращаться не захочу.
Отец с обколотой кружкой в руках стоял, расставив ноги, на переднем крыльце. Доски покоробились и почернели от непогоды. По идее, любая древесина должна была моментально сгнить в этом климате, однако наш дом каким-то чудесным образом стоял из десятилетия в десятилетие и плевать хотел на ветер, дождь, тропические бури и безжалостную соленую воду, которая наполняла своим тяжелым запахом весь городишко.
Маленьким я с удовольствием наведывался сюда каждое лето к дедушке. Папа терпеть не мог возвращаться в родной дом, но мама всегда ему говорила:
– Он же твой отец. Дед Лэндона. Семья – это важно, Рэй.
Теперь я уезжал, а папа оставался.
В нашем обветшалом домишке, стоявшем прямо на пляже, днем и ночью слышался морской прибой. В детстве гостить здесь было примерно то же, что неделю прожить в шалаше на дереве или в палатке на заднем дворе – никаких удобств, но все так необычно, так не похоже на повседневный уклад, будто ты попал в другой мир или на необитаемый остров.
Исследовав побережье, я обычно расстилал на горячем песке одно из больших мягких полотенец, которые мама каждый раз привозила с собой, а после оставляла у дедушки. Мое детское тело целиком умещалось на полоске махровой ткани. Рядом с собой я раскладывал ракушки, собранные за день на бесконечном белом пляже, о котором потом взахлеб рассказывал друзьям дома, в Александрии.
Вечером я смотрел в огромное темное небо, где тысячи звезд мигали, будто переговаривались друг с другом. Думал о том, кем стану, когда вырасту. Мне нравилось рисовать, а еще у меня было неплохо с математикой – настолько хорошо, что меня называли бы ботаном, если бы не мои подвиги на льду. Я мог стать художником, ученым или профессиональным хоккеистом. Кажущаяся бесконечность неба, песка и океана поглощала меня, и мои возможности тоже представлялись неисчерпаемыми.
Каким я был наивным идиотом!
Те полотенца и сейчас хранились здесь, старые и ветхие, как и все в доме, который еще не превратился в груду хлама в буквальном смысле, но уже вплотную приблизился к этому состоянию.
