Сьюзен Льюис - Дай мне шанс
Они неторопливо прогуливались по горам, направляясь к дому, Колин рассказывал какой-то анекдот, а Сэнди хохотала.
— Так, — сказал он, надвигая шляпу на уши, его глаза пылали словно угли в теплом очаге, — собака архитектора идет к груде костей, аккуратно их складывает, получается что-то вроде Эйфелевой башни, а потом возвращается к своему хозяину за похвалой. Фантастика, говорят одни. Потом собака математика идет к костям, выкладывает их в прямую линию, считает и возвращается к хозяину за похвалой. Удивительно, говорят другие. Потом собака голливудского продюсера идет к костям, стирает их в порошок, нюхает, трахает двух других собак и требует комиссионных.
Сэнди смеялась до тех пор, пока он не обратил к ней вполне серьезное лицо.
— Ты как будто знакома с той собакой, — заметил он.
Давясь смехом, Сэнди призналась:
— Держу пари, я знаю владельца. Скажи мне, сколько времени ты провел в Голливуде?
— Двадцать шесть лет, — ответил он. — Я был агентом, потом продюсером, потом работал на студиях. А потом получил свободу.
Сэнди усмехнулась:
— Но почему ты ни разу об этом не упоминал? Я и подумать не могла…
— Хвалиться тем, что был продюсером в Голливуде, все равно что хвастаться лихорадкой. Колин скривился. — Нет особых причин сообщать кому-то, кем я был в прежней жизни. Впрочем, в мое время там было больше таланта и терпимости по сравнению с нынешним днем. Сегодня во главе угла — сделка. Кто наварит больше бабок. Поскольку там я ничего не мог изменить, я отбыл свой срок и приехал сюда, чтобы залатать свою израненную душу.
— Значит, ты знал Теда Форгона? — поинтересовалась она, вынимая из кармана теплые наушники.
— Конечно, — кивнул Колин. — Он уже тогда был одним из крупных воротил, но я не помню, чтобы у меня с ним возникали совместные дела.
— Тебе повезло, — заметила Сэнди.
В процессе их долгих и частых бесед в минувшие две недели он наслушался о Теде Форгоне.
Дальше они шли молча, потом начали спускаться по склону холма к маленькому серому каменному замку, в окнах которого пылали оранжевые огни, а шотландские флаги реяли на башенках. Они подошли к двери, щеки Сэнди раскраснелись от холода, а глаза горели от ветра и радости.
— Ох, Сэнди, как раз вовремя, — всплеснула руками Оливия, когда они внесли за собой в большой холл облако холодного воздуха. Холл был вымощен плитами, в огромном французском старинном камине трещали поленья и ревел огонь. Оливия, симпатичная жена Колина, держа в руках телефонную трубку, пыталась ею отогнать кота, который инспектировал стол. — Тебе звонят, дорогая, — сказала она Сэнди.
Сердце Сэнди екнуло.
— Отнести в твою комнату, или ты поговоришь здесь? — спросила Оливия.
Сэнди застыла. Никто не знал, что она здесь, но один-единственный человек на свете мог заподозрить, где она прячется. Ожидала ли она, что он разыщет ее? Да нет, это была абсурдная мысль, и она уже сказала Оливии и Колину, что вернется в Лондон в конце недели.
— Так что? — снова спросила Оливия, целуя вошедшего мужа.
— Кто это?
Оливия улыбнулась:
— Это Том.
Сэнди стиснула трубку обеими руками, наблюдая, как Оливия с Колином проследовали на кухню. Когда дверь за ними закрылась, она еще помедлила. Этого звонка она боялась и очень ждала с тех самых пор, как приехала сюда. Вдруг ей показалось, она не знает, что сказать, хотя сто раз репетировала. Но конечно, все «домашние заготовки» сейчас полетят к черту.
— Привет, — наконец произнесла Сэнди.
— Хорошенький привет, — сказал Том, — я уже начал думать, что ты не хочешь со мной разговаривать.
— Я просто сгорала от желания поговорить с тобой, — призналась она.
— Приятно слышать. С тобой все о’кей?
— Да. А как ты?
Он сделал паузу.
— Мне нужен друг.
Губы Сэнди задрожали в улыбке, но она их покрепче стиснула.
— Ты увидишься со мной, если я приеду?
Глаза Сэнди закрылись от избытка чувств, охвативших ее.
— Где ты? — выдохнула она.
— В Хитроу. Я могу прилететь к тебе завтра.
— Тогда я скажу Колину и Оливии, чтобы они ждали.
Перед самым завтраком Сэнди наконец увидела автомобиль, въезжающий в узкий кривой переулок. Она уверяла себя, что готова к встрече, но была слишком возбуждена. Ей придется нелегко, но она знала это.
Когда она спустилась по широкой дубовой лестнице в холл, Колин, сидя за столом, разбирал документы.
— Он приехал, — сообщила Сэнди.
Колин поднял на нее глаза и улыбнулся.
— Все будет прекрасно, — пообещал он.
Сэнди кивнула, с трудом проталкивая возникший в горле комок, и улыбнулась самой своей смелой улыбкой. Он прав, конечно, но не терять храбрость духа так трудно, даже несмотря на те огромные перемены, которые произошли в ней. Она теперь поняла, почему Том так часто уезжал в этот горный уголок Шотландии.
Колин и Оливия помогали ему в самые суровые и отчаянные моменты после смерти Рейчел, поддерживая своей внутренней силой и бесконечной добротой. Они никогда не называли себя целителями и не любили, чтобы на них навешивали такой ярлык, им нравилось думать о себе как о друзьях. Но они были намного больше, чем просто друзья. Они смотрели на мир и видели в нем то, чего не видели другие, они обогащали душу и вдохновляли разум так, что невозможно было уйти отсюда, не поднявшись на новую ступень познания себя и мира.
Они видели все, из чего состоит жизнь, и хорошее, и плохое, ведь оценка жизни человеком зависит от меры его храбрости. Они никогда не проповедовали и не давали советов, не требовали никакой особенной близости к Богу, они просто приглашали друзей и друзей этих друзей и встречали их с открытым сердцем, без всяких церемоний, предлагая стать частью спокойствия и уединения этого дикого пейзажа.
Возможно, две недели недостаточно долгий срок, чтобы свершились все перемены, которых бы хотелось Сэнди. Но она была уверена, что основные все-таки произошли, и они помогут ей теперь жить намного полнее и бесстрашнее, чем прежде. Она лишь теперь начинала понимать, почему так тщетно и отчаянно добивалась Майкла, этот жалкий поиск любви был порожден собственными комплексами и дефицитом собственного достоинства. Она нуждалась в Майкле, но когда Том помог ей занять свое место в этом мире, она все увидела по-другому. До сих пор Сэнди никак не расценивала ни себя, ни свои успехи, она не понимала вообще, кто она такая, в чем особенность ее личности. Она знала только гнев и горечь, жалость к себе и негодование, направленное на тех, кто отказывался признавать и принимать ее. Она сама смотрела на себя как на человека, не заслуживающего уважения, и только сама могла что-либо в этом изменить.
