Зеленое солнце (СИ) - Светлая Марина

Иногда вспоминал мамино лицо, когда они прощались. Зареванное и некрасивое, хотя в жизни она всегда была хороша. И почти постоянно — испытывал день ото дня усиливающуюся злость от того, что Милана так и не дала о себе знать. Мама о ней молчала, значит, ее и не было.

Сначала он чувствовал уверенность в том, что приедет. После — надежду. Потом просто ждал. И наконец понял, что равнодушие било его сильнее, чем измена. Равнодушие отовсюду — било страшно. На них с Ляной плевать всем. Кроме Аньки, из области трагикомедии тоже взявшейся передавать ему харчи, которые он скармливал сокамерникам, а сам задавал себе вопрос — неужели и сейчас он ей все еще нужен.

А однажды Назар потерял и то немногое, что все еще считал своим, реальным, за что можно было цепляться хоть как-то.

Спустя две с лишним недели пребывания в районном СИЗО его вызвали в комнату для краткосрочных свиданий, где уже находился Станислав Янович, которого племянник и не чаял увидеть. Стах был бледнее и мрачнее обычного и смотрел на него настороженно, будто пронизывал взглядом до самого нутра, а пальцы его нервно теребили оправу очков. Он то складывал, то раскладывал дужки, пока не нацепил их на нос, едва Назар сел на свой стул и взял в руки трубку.

«Ляна умерла», — хрипло проговорил Стах, не дожидаясь пока Наз спросит. И повторил еще раз, добивая до конца:

«Вчера Ляна умерла».

31

— Возомнил себя богом, Стах. Возомнил и людей не видишь. Живых людей, — ворчание звучало так, будто бы его отчитывали. Ну и кто тут борзый Лев, отыскавший свою смелость? От пришедшей в голову детской сказочной аллегории Стаха едва не разобрал смех пополам со слезами. В его состоянии самое то, хотя обычно по пьяни просто спал, а тут никакого покоя.

Помнилось, как читал пятилетнему Митьке «Волшебника страны Оз». Сам читал, Ирка в больницу попала тогда с аппендиксом, а няня была приходящая. Вот оттуда, из сказки, и всплыло на беду. Но ведь нет таких в природе смелых… потому что да, он бог для всех, кто живет в Рудославе. Создал себе вселенную, где все зависит лишь от шевеления его брови. Не потому ли так зацепило, что шевеления брови оказалось недостаточно? И даже не наперекор, не назло — с любым сопротивлением Стах бы сладил, потому что противление — это уже реакция, ответ на действия, а его просто не рассматривали даже, не заметили, не был он ни врагом, ни злом, ни кем-то, с кем стоит считаться. До подобного как дошел? Вот до того, что лежит тут и мало что соображает — такая взяла тоска.

— Назару нельзя там, — продолжал увещевать голос. Бажана, что ли? Это он тут затеял душеспасительную беседу? Вот идиот. — Ты думаешь вообще, что с парнем будет, если он за решеткой окажется? Уже ведь обратно не отмотаешь, затянет, а он один у вас! Ты виноват, ты его чуть не со школы подначивал, чуть не со школы толкал в эту грязь рудославскую, вот и столкнул, что его понесло, а ведь он не такой! Парень как парень, а вы с Лянкой его портите! И жизнь ему портите!

— Они мне никто, — проварнякал в ответ Стах, переворачиваясь на своем диване и вперился в пронизывающие осуждением глаза Бажана. Ну да, кто же еще-то. Если бы кто другой, то Стах бы уже из берегов вышел, а это Бажан. С Бажаном он себя еще кое-как сдерживал. Они с самой школы дружили. Вместе ходили на волейбол, Стах у бабушки Бажана пироги наминал, вкуснее которых и не помнил, разве что у Любуси были похожие. А Бажан у его бабушки в любимцах из всех учеников значился, не потому что прилежно учился, а потому что был добрый и всегда приходил на помощь.

Когда Станислав Янович связался с янтарем, то Бажан с ним было в это дело сунулся, но недолго — не его оно оказалось от слова «совсем». Лес, звери, собаки, охота — его, а где бабок срубить было легко, пусть и не совсем законно — так покой ему был дороже: и свой, и Любцин, и их детей. Хотя и не раз помогал Шамраю в критических ситуациях — и в перестрелки вмешивался, и хлопцев его в своем доме прятал от ментов, да и вообще… когда болело нестерпимо, Стах приползал в дом Бажана. И там зализывал то, что болело.

И всегда это было одиночество.

Безумное, лютое, невыносимое одиночество, из которого он не мог выбраться с того самого дня, как потерял Иру и Митю. Впрочем, оно и раньше стояло за его спиной, дыша в затылок, он даже привык к его присутствию и воспринимал частью себя. Мать умерла рано, отец привел в дом другую женщину, предавая их семью. Хоть селянку, хоть панянку — какая разница в ту пору, когда ему лет десять, он пережил самое страшное и остался один. Слишком резко, в один год, потеряв и папу, и маму. И пусть Ян Шамрай предпринимал попытки наладить с ним отношения, да никак не выходило. Сташек так и не смог простить. Даже сегодня — все еще не мог простить. От долга не отказывался, нес этот крест всю свою жизнь, но простить не мог.

Может быть, он и к Назару иначе бы смог относиться… полюбил бы его? Как знать. Иной раз ему казалось, что племянник похож на него куда больше, чем выглядит на первый взгляд. Была в нем порода, острота ума была, честность и преданность, равных которым Стах в своей жизни не знал. Черт подери, иной раз он думал, что отталкивает его по привычке, из упрямства, из нежелания до конца простить собственного отца. А так-то Назар давно занял место в его сердце, пусть Станислав Янович и не умел этого до конца показать. Ровно до того дня, пока в их ничем не приметную жизнь не ворвалась Милана Брагинец, которую Назар осмелился полюбить.

Если бы она не обратила на него внимания… если бы хотя бы воспринимала его как нечто временное, проходящее, наверное, Стах бы и это принял. Да, он, несомненно, искал бы пути, как испортить их отношения, но, по крайней мере, не сделал бы того, что сделал. Только, блядь, Милана выбрала Назара, всерьез, надолго, навсегда, забеременела от него и собиралась увезти. Назар всю жизнь был ведомым, как тот баран на привязи, что с него взять. Но именно чувства Миланы вынудили его жестить, а не чувства Назара.

Миланкина беременность смешала ему все карты. Он не ждал этого, не ожидал, не понимал, как относиться к этому, как она относится к этому, и что будет, если она решит ребенка рожать. Запаниковал, поспешил, сделал самую большую глупость, какую только мог сделать. Он исходил из того, что Милана, очевидно, поссорилась с его племянником, и решил ковать железо, пока оно горячо. Поставил ультиматум всем, устроил удивительное сватовство, даже сделал допустимыми варианты будущего, которые, с его точки зрения, устраивали бы всех, и ни в одном из них не было Назара.

Что ж тут удивительного, что оказался послан? Чушь — когда говорят, что времена всегда одинаковые. Это его дед мог еще жениться на женщине, которая его, возможно, не хотела, но не смела ослушаться родителей. Милана же плевала с высокой колокольни на желания своего отца, а Стах почему-то упрямо не хотел озвучивать ей условия своего шантажа. Потому что ему представлялось, что эдак он чуточку лучше выглядит в ее глазах. А в результате эта упрямая, горячая, красивая, как породистая норовистая кобылка, женщина ушла из дома ни с чем и ни в чем, оставив двух взрослых мужчин обтекать. Офигеть реализация плана!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Они потом еще раз виделись с Брагинцом. Тот не слишком охотно согласился на встречу. Сказал лишь, что Милана ушла к своему приятелю, только забрала документы через мать, а больше ничего не взяла. Там и живет. На вопрос, что за друг, Сашка мерзко ухмыльнулся и спросил: «Ревнуешь? А если бы мы ее таки скрутили, то всю жизнь бы вот так провел. Или еще не поздно скрутить? Это все еще условие твоего молчания?»

Поздно или нет — Стах не знал, но чувствовал себя настолько дерьмово, что его едва не подкосило. Вся жизнь в развалинах, а осколками задевает окружающих. Шамрая развезло, и окружающие почему-то считали, что дело в аресте Назара, это играло ему на руку, ведь при Ляне нужно было изображать, что он искренно хочет помочь ее сыну. К племяннику же лишний раз не совался, только адвоката нанял, молодого, начинающего, бойкого, но такого, что дела не вытянет. Что там тянуть? За всей этой волокитой время шло, а результатов не было. Только результаты экспертизы, да и те, он был уверен, сделают такими, как надо, а с пострадавшими работу провели. Остальное — лишь дело техники.