Вирджиния Эндрюс - Руби
В конце дня Бо настоял на том, чтобы отвезти меня домой. Мы подождали Жизель у его автомобиля, но она не появлялась, и Бо решил, что мы уедем без нее.
– Она просто назло заставляет меня ждать, – заявил он.
– Но она рассердится, Бо.
– Так ей и надо. Перестань волноваться из-за этого, – сказал юноша, убеждая меня сесть в машину. Я оглянулась, когда мы отъезжали от стоянки, и мне показалось, что я увидела Жизель, выходящую из здания школы. Я сказала об этом Бо, но он только рассмеялся.
– Я просто скажу ей, что опять принял тебя за нее, – проговорил он и прибавил скорость. Благодаря ветру, развевающему мои волосы, теплому солнцу, заставляющему каждый листок, каждый цветок выглядеть ярким и сочным, я не могла не чувствовать себя великолепно. Все дело в кошачьей кости, подаренной Ниной Джексон, решила я. Мой первый день в новой школе прошел весьма успешно.
И такими же были последующие дни и недели. Я быстро обнаружила, что не Жизель должна была помогать мне догнать класс, а я ей, хотя именно она, а не я, до сих пор училась в этой школе. Но своим друзьям сестра давала понять совсем иное. По тому, что она рассказывала каждый день во время ленча, выходило, будто это она проводила многие часы, подтягивая меня по всем предметам, и своими успехами я, конечно, обязана ей. Однажды Жизель, заливаясь смехом, заявила:
– Повторяя все вместе с Руби, я начинаю сама учиться лучше.
На самом деле все закончилось тем, что я стала делать уроки и за себя, и за нее, в результате чего ее отметки за домашние задания действительно стали лучше. Наши учителя удивлялись по этому поводу и поглядывали на меня, казалось, с пониманием. Из-за того, что мы занимались вместе, у Жизель улучшились отметки за контрольные работы.
Таким образом, моя адаптация в школе Борегара проходила намного легче, чем я представляла себе раньше. Я подружилась со многими учениками, особенно с молодыми людьми, и оставалась в хороших, дружеских отношениях с Муки, несмотря на отношение к ней Жизель и ее друзей.
Я находила Муки очень впечатлительной и умной девочкой, значительно более искренней, чем многие, если не все, друзья Жизель.
С удовольствием я занималась и с профессором Эшбери, который уже через два урока заявил, что у меня глаз настоящего художника, «восприятие, которое позволяет различить, что зрительно важно, а что нет».
Как только разошелся слух о моих художественных способностях, я привлекла еще больше внимания в школе. Мистер Стегман, который был также консультантом в школьной газете, уговорил меня стать ее художественным редактором и предложил делать юмористические рисунки к передовице. Муки была редактором, и, таким образом, у нас оказалось больше времени, чтобы проводить его вместе. Мистер Дивито пригласил меня присоединиться к клубу исполнителей песен и баллад, а на следующей после моего появления в школе неделе я позволила уговорить себя пройти прослушивание на роль в школьной пьесе. В этот день в зале появился и Бо, и, к моему удивлению и тайной радости, нам выпало быть партнерами на сцене. Вся школа гудела по этому поводу. Только одна Жизель казалась недовольной, особенно на следующий день, во время ленча, когда Бо предложил в шутку ей стать моим дублером.
– И если вдруг что-нибудь случится, никто не заметит разницы, – добавил он, но, прежде чем кто-либо успел засмеяться, Жизель взорвалась.
– Меня не удивляет, что это говоришь ты, Бо Андрис, – сказала она, качая головой. – Ты не видишь разницы между притворным и настоящим.
Раздался оглушительный хохот. Бо вспыхнул, а я готова была заползти под стол.
– Правда заключается в том, – раздраженно изрекла Жизель, тыча пальцем себя в грудь, – что именно Руби была моим дублером с тех самых пор, как вылезла из болота.
Все друзья моей сестры глупо заулыбались и закивали головами. Довольная произведенным впечатлением, Жизель продолжала:
– Мне пришлось учить ее, как умываться, чистить зубы и вымывать грязь из ушей.
– Неправда, Жизель, – воскликнула я, и слезы внезапно защипали мне веки.
– Не вини меня за то, что я рассказала об этом. Вини его, – заявила сестра, кивая на Бо. – Ты воспользовался ее доверчивостью, Бо, и ты знаешь, что это так, – проговорила она теперь уже тоном, в котором сквозило больше сестринского чувства. Затем она выпрямилась и добавила с усмешкой: – Ты пользуешься ситуацией только потому, что она приехала оттуда, где считается естественным для парня запускать руки под юбку.
Внезапные шумные вздохи и ахи за столом привлекли внимание всех в кафетерии.
– Жизель, это отвратительная ложь, – воскликнула я, вскочила с места и, схватив книги, выбежала из кафетерия. Мое лицо заливали слезы. До конца дня я не поднимала глаз и почти не сказала ни слова на уроках. Каждый раз, когда я решалась оглянуться, мне казалось, что молодые люди, находящиеся в комнате, поглядывают на меня с интересом, а девушки перешептываются о том, что сказала Жизель. Я не могла дождаться окончания занятий. Я знала, что Бо будет ждать меня у машины, но ощущала ужасную неловкость при мысли, что меня увидят с ним, поэтому прошмыгнула через другой выход и поспешила обойти квартал.
Я знала дорогу довольно хорошо, чтобы не заблудиться, но выбранный мной путь занял значительно больше времени, чем я предполагала, и я ощутила желание убежать подальше или даже вернуться на протоку Я медленно шла вдоль красивых широких улиц Паркового района и остановилась, завидев двух маленьких девочек, по-видимому, не старше шести-семи лет, радостно играющих вместе у качелей. Они были прелестны и, несомненно, приходились друг другу сестрами – так много было в них общего. Как прекрасно вырасти вместе с сестрой, быть близкими и любящими, чуткими друг к другу, утешать и успокаивать друг друга, когда страхи переполняют детскую душу.
Я не могла не подумать, какими сестрами могли бы быть мы с Жизель, если бы нам позволили вырасти вместе. В глубине души я теперь была совершенно уверена, что моя сестра была бы лучше, если бы выросла со мной и бабушкой Катрин. Это очень рассердило меня. Как несправедливо было оторвать нас друг от друга. Даже если мой дед Дюма не знал о моем существовании, он не имел права решать судьбу Жизель так бесцеремонно. Он не имел права играть жизнью людей, будто они значили не больше чем карты в бурре или шахматные фигуры на доске. Я не могла вообразить, что такое могла сказать Дафна моей матери, чтобы заставить ее отдать Жизель. Но что бы это ни было, я уверена, это была ужасная ложь.
А что касается отца, то я сочувствовала ему из-за трагедии, случившейся с дядей Жаном, и понимала, почему, только однажды взглянув на мою мать, отец по уши влюбился в нее. Но он должен был задуматься о последствиях и не забирать мою сестру от матери.
