Анна Берсенева - Стильная жизнь
Пляж был пуст, галька еще не нагрелась на солнце, но каким-то непостижимым образом хранила в себе тепло вчерашнего дня и всех жарких дней июня. Аля выходила на берег и, не вытираясь, прямо в мокром купальнике, шла домой по улице Десантников, держа под мышкой свой блестящий ресторанный наряд.
Она жалела только, что нельзя поплавать голой: они выходили из ресторана вдвоем с Максимом, и купались тоже вместе.
Но вообще-то его присутствие было почти неощутимо. С той самой минуты, как она сказала в поезде, что может выйти в Белгороде, Максим вел себя так, как будто никогда не испытывал к ней никаких чувств, кроме братских. Может быть, конечно, он просто притворялся, и даже наверняка ему совсем не казалось естественным мирно спать на веранде, когда она спала за тонкой перегородкой. Но Але не хотелось особенно вдаваться в размышления на эту тему.
Макс тем и был хорош, что о нем можно было не думать.
Спали они обычно часов до двенадцати: шести часов сна вполне хватало. После этого делать было в общем-то нечего. Июнь выдался на редкость жаркий, даже самые стойкие загоральщики к полудню исчезали с пляжа, часов до четырех туда и показываться не хотелось.
В саду тоже было жарко, не спасала даже густая древесная тень, поэтому не хотелось и выходить из беленой комнатки. Аля лежала на кровати, прикрыв глаза, ела черешню, стараясь не глядя, по вкусу угадать, какая попадается – красная или желтая.
Мысли струились у нее в голове легко, неуловимо – так струились воздушные потоки над плато Узун-Сырт, над которым парили планеристы. Это не были мысли о будущем или тем более о прошлом. Аля вообще не знала, можно ли назвать мыслями ее прозрачные, мгновенно сменяющие друг друга видения. Она как четки перебирала стихи, которые сами всплывали в памяти, или длинные монологи из несуществующих пьес, представляла незримых героев и себя среди них…
Максим шелестел на веранде газетными листами или читал детективы, которые успел во множестве накупить на набережной. Иногда они болтали, не вставая с кроватей, всегда о чем-нибудь смешном. Например, о «каменщике» Славе, у которого Аля купила серебряные серьги и кольцо с карадагской ситцевой яшмой.
Слава каждый день появлялся на «паперти» перед писательской столовой примерно в то время, когда Аля с Максом, искупавшись перед работой, шли домой, чтобы переодеться к вечеру. Он по-хозяйски занимал скамейку у парапета – почему-то единственную на всю набережную, – открывал потертый «дипломат» с бесчисленными колечками, сережками, браслетами, брошками и просто камешками. Рядом с «дипломатом» Слава выкладывал книжки: маленькие брошюрки со своими стихами и пространными гороскопами. Гороскопы он продавал, а стихи дарил особо отличившимся покупателям. На сдачу поэт норовил всучить рваные долларовые купюры.
Тому, что стихи присутствуют в местной жизни повсюду, Аля уже не удивлялась. Их читал ушлый Слава, разъясняя очередной офонаревшей покупательнице, чем карадагский агат отличается от уральского. Их, как выяснилось, писал и другой «каменщик» – испанец Гена, выросший в Коктебеле и очень гордившийся тем, что играл в волейбол с поэтом Евтушенко. Их читали друг другу разомлевшие писатели, собираясь три раза в день у столовой.
Аля и сама не понимала, почему так пронизан стихами этот маленький курортный поселок. Но они каким-то удивительным образом возникали, вспыхивали в самых неожиданных местах – вроде того винного ларька.
– Почему это, как ты думаешь? – спросила она у Максима.
Тот отложил газету, перевернулся на кровати, чтобы видеть с веранды Алино лицо.
– Да черт его знает, – ответил он. – Я же не поэт. Море, горы, красиво – вот и пишут.
– В Сочи тоже море, – не согласилась Аля. – Но там же не пишут…
– Ну, место, наверно, такое, – предположил он. – Дом Волошина, Литфонд. Да не знаю я, Алька!
С Максом, конечно, на подобные темы было не поговорить.
– А ты Семеныча спроси, – посоветовал он. – Тот тебе все изложит в лучшем виде – почему стихи, и все такое.
– Глеб Семенович? – удивилась Аля. – Почему? Он же говорил, что полярным летчиком был.
– Летчиком или кем, – возразил Максим, – а книг у него – как в Ленинке. Я тут заходил на днях к нему за отверткой, когда патрон сломался от лампочки, – обалдел просто.
За две недели, проведенные в Коктебеле, Аля всего несколько раз сталкивалась во дворе с хозяином, да и то случайно. Флигель стоял на отшибе, отделенный от дома пышной зеленью тамарисков, бытовых проблем никаких не возникало – чего было надоедать человеку?
Но когда Максим сказал, что в доме Глеба Семеновича много книг, Аля вдруг почувствовала, как соскучилась по чтению. Это занятие тоже словно растворилось в том мире, из которого она сбежала и о котором не жалела. Ни о чем не жалела, обо всем зареклась вспоминать – а о книгах вдруг вспомнила с каким-то щемящим, печальным чувством. «Я на правую руку надела…»
«Вот это ты перестань! – сердито приказала себе Аля. – Хотела все то забыть – и забыла, и прекрасно!..»
Ахматовские стихи, конечно, были совершенно ни при чем, но и их она на всякий случай старалась не вспоминать – не бередить душу.
К Глебу Семеновичу Аля зашла в первый пасмурный день, наконец-то выдавшийся в Коктебеле.
Она не сразу поняла, что это шумит в ушах, проснувшись днем и услышав, как тихо барабанят по крыше дождевые капли. Молоденькая татарка Гюзаль, продававшая на пляже пахлаву, как-то объяснила ей, что дождевые облака здесь расстреливают из специальных пушек, чтобы хорошо вызревал виноград.
И вдруг – шелест капель по листьям айвы, влажный, напоенный множеством запахов, воздух, врывающийся в комнату через открытое окно…
Когда Аля шла к дому по узкой дорожке, обсаженной розами, ей то и дело приходилось переступать через больших улиток, во множестве выползших из-под кустов на асфальт.
Она осторожно постучала, потом толкнула дверь, не дождавшись разрешения войти, и еще раз, уже стоя в первой комнате, позвала хозяина.
– Ох, извините! – Глеб Семенович выглянул из маленькой кухоньки. – У меня тут чайник шумит, а слух совсем стал ни к черту. Наконец-то дождик, а? Вот и славно, а то розы мои совсем пожухли. У вас все в порядке?
– Все в порядке, Глеб Семенович, – кивнула Аля. – Я просто так зашла. Но я вас долго не буду беспокоить, я только…
– Да что вы, какое беспокойство! – махнул рукой хозяин. – Наоборот, я рад. Проходите, Алечка, чаек заварим. Вы такого не пили – из коктебельских трав.
– Я знаю, на набережной продают, – кивнула Аля, удивившись, что он помнит ее имя.
– Ну-у, на набережной… – приобиделся Глеб Семенович. – Обижаете старика! Это я сам на Карадаге собирал, от одного запаха голова кругом идет.
