Виктория Клейтон - Танец для двоих
— Замечательно, Маб. У тебя появится возможность принарядиться.
— Знаю. Интересно, подойдет ли мое черное шелковое платье…
— Привет, Джайлс! — сказала я громко.
Джайлс вошел в офис.
— Джайлс пришел? — спросила Маб. — Тогда я вешаю трубку. Я расскажу тебе обо всем позднее. Пока-пока!
Маб не скрывала, что желает общаться только со мной. Не сговариваясь, мы решили не говорить пока Джайлсу о нашей дружбе. Думаю, что мы обе боялись раздражать его.
— Это ты сделала? — Джайлс внимательно рассматривал пригласительную открытку, которую я с таким трудом создала.
— Как ты полагаешь, это подойдет? — Я изобразила скромность, хотя в глубине души гордилась своей работой.
— Очень хорошо! Без сомнений, подойдет!
Джайлс окинул меня внимательным взглядом. Я решила, что он вдруг разглядел во мне невидимую им прежде глубину, и улыбнулась. Каково же было мое разочарование, когда он сказал:
— Ты специально так разукрасилась, чтобы стать похожей на шимпанзе?
Я побежала к зеркалу. На лбу красовался чернильный отпечаток ладони, вдоль носа шла жирная черная полоска. Очевидно, я запачкалась во время разговора по телефону с Маб. Я болтала с ней, подперев голову рукой.
— Я хотел пригласить тебя на дневной концерт в Смит-сквер. Но тебе необходимо сделать что-то с боевой раскраской. Ты напугаешь музыкантов до смерти, если явишься туда в таком виде.
Джайлс протянул свой безупречно чистый носовой платок. У меня не было выбора — единственной альтернативой платку была тряпка, которой я мыла посуду. Я терла лицо как сумасшедшая. Нос покраснел и распух. На ярко-красной поверхности виднелись серые пятна чернил, которые упрямо не оттирались. Производитель чернил не врал, когда описывал чернила как вечные.
— Не волнуйся, пятна сойдут через несколько дней! — попытался утешить меня Джайлс.
Концерт был чудесным. Гейдельбергский ансамбль играл Шуберта. Слушая прекрасную музыку, я забыла на время о Тиффани и Лалле. Я парила в небесах. Легкий запах лилий раздавался каждый раз, когда Джайлс шевелился в кресле.
— Спасибо большое за то, что пригласил меня, — сказала я. Мы медленно возвращались в офис. Наш путь лежал через Сент-Джеймс-парк. — Я никогда раньше не слышала камерной музыки. Камерная музыка — словно доверительный разговор о чем-то исключительно важном. Я не обращала достаточного внимания на музыкальное образование, но теперь мои глаза раскрылись.
Джайлс засмеялся:
— Надеюсь, ты не подхватишь воспаление мозга. Ты слишком рьяно взялась за самообразование. Смотри не переусердствуй!
— Кажется, кое-кто становится слишком фривольным.
— Touché [56]. Должен признаться, что получаю огромное удовольствие от твоего энтузиазма. Жаль только, что твой внешний вид наводит на подозрения о том, что ты постоянно подвергаешься насилию. Бьюсь об заклад, кассирша в театре подумала, что я регулярно избиваю тебя. Она смотрела на меня мрачно.
— О Боже! Я и забыла о своем лице. Видны ли чернила при свете дня?
Джайлс повернулся, чтобы рассмотреть меня.
— Древние британцы, которые раскрашивали лица для сражений, почувствовали бы себя отброшенными далеко назад. О нет, перестань! Я тебя дразнил. На самом деле ты выглядишь, словно неделю не умывалась. Ничего не получится, перестань растирать нос, он становится красным. Когда ты появилась в ОЗПА, я подумал, что ты страдаешь одной из этих странных болезней, таких как синдром Леша-Нихана.
— Что, черт побери, это такое? Название звучит устрашающе.
— Это форма расстройства личности. Люди, страдающие этим синдромом, умышленно наносят себе телесные повреждения. Особенно укусы. Ты тогда постоянно ходила в синяках и укусах.
— Это все Пирс. Он слишком страстный любовник. Но сейчас я практически обручена с Джереми. С Пирсом покончено.
Джайлс резко остановился.
— Обручена с Джереми? Я и понятия не имел! Почему ты мне раньше не сказала?
— Не думала, что тебе это будет интересно.
— Ты права, — сказал Джайлс задумчиво. Он снял пиджак и перекинул через плечо. — Конечно, это не мое дело, но ты уверена, что поступаешь правильно? Ты еще слишком молода.
— Понятия не имею. Кто может знать, что правильно, а что нет? На свете нет ничего очевидного. Я имею в виду, что нам не дано знать будущее. Будущее будет таким, каким мы создадим его.
— Конечно. Но одно дело попасть в передрягу, а другое — сознательно навлекать на себя беду. Это всего лишь здравый смысл.
— Джереми хороший парень. Мне нравится быть с ним.
— Хороший? Да! Он достаточно общительный. Но также безответственный и без гроша в кармане. Думаю, что слово «беспомощный» лучше всего отражает его сущность.
— Мы обсуждаем моего будущего мужа! — сказала я с оттенком высокомерия.
— Не обижайся, Виола! Ты ведь знаешь, я беспокоюсь о тебе.
— Да, знаю, — ответила я, смягчившись. — Ты говоришь, что Джереми беспомощный. Эта его черта больше всего и нравится мне. Я буду защищать его. Он для меня как старинный приятель.
— Ты, как никто другой, нуждаешься в защите. Тебе нужен стоящий совет. Что говорит твоя тетя?
— Мне почти двадцать один. Почему все относятся ко мне, как к несмышленышу?
— Наверное, потому что ты ведешь себя, как несмышленыш.
Мы остановились и в упор посмотрели в лицо друг другу. Темные волосы Джайлса светились на солнце. Над верхней губой выступили капельки пота.
— Давай прекратим ссориться, — сказала я наконец. — Слишком жарко. Кроме того, мы так хорошо провели время. А ты вдруг стал читать мне лекции.
Джайлс улыбнулся.
— Да, сейчас в самом деле жарко. Признаю: мне не следовало поучать тебя!
— Мир?
— Мир!
— Посмотри на этих загорающих! — Я указала рукой. На поляне в ряд лежали офисные служащие. Они закатили рукава рубашек, подтянули брюки, пытаясь захватить максимальное количество солнечных лучей. — Они выглядят точно сосиски в гриле — серые и розовые с обгоревшими полосками.
Джайлс сложил указательный и большой пальцы, словно рамку, и приставил к глазу.
— Я предпочитаю смотреть на деревья и на эти шпили вдали. Посмотри, тени становятся голубыми, а верхушки деревьев — золотистыми в солнечном свете.
Я сложила пальцы, как Джайлс.
— Вижу. Таким способом ты концентрируешь внимание. Мелкие детали становятся заметней. Какие цвета! Похоже на прусский голубой и цвет гамбодже.
— В восемнадцатом веке люди использовали устройство, названное «стекла Клода Лоррена». Устройство представляло собой выпуклые зеркала, которые сжимали пейзаж до миниатюрных размеров.
