Ален Де Боттон - Интимные подробности
— Чем вы зарабатываете на жизнь? — спросил я, просто чтобы не слушать, как из крана капает вода.
— Терпеть не могу такие вопросы.
— Почему?
— Потому что люди полагают, что ты — это всего лишь твоя работа.
— Я так не думаю.
— Посмотрите на магниты, налепленные на дверцу. Сплошь знаменитости. Картер, Горбачев, Садат,[19] а вот это, похоже, Шекспир. Какой милый, не правда ли? — с этими словами она сняла магнитный барельеф и погладила его по лысой пластмассовой голове. — Я работаю в компании под названием «Пейперуэйт»; мы производим всякие канцелярские товары. Раньше дело ограничивалось тетрадями, блокнотами и дневниками, а теперь к ним добавились еще ластики, карандаши и папки. Моя должность — помощник по производству. Не сказать, чтобы я с детства мечтала о такой работе, и, возможно, в будущем займусь чем-то другим, но мне подвернулось это место, а счета надо оплачивать, сами знаете. В общем, обычная история.
Последовала пауза: на кухню заглянули двое гостей, взяли бутылку вина и испарились вместе с ней. К этому времени я успел несколько изменить свое мнение об Изабель, хотя еще несколько минут назад считал вердикт, вынесенный ранее, окончательным. Теперь она больше не казалась мне поклонницей поп-звезд и спасительницей австралийских муравьедов, и, хотя я еще не решил, что же она такое, столь резкая перемена напоминала о том, как сильно предубеждение (положительное или не очень) влияет на наше восприятие. Мы видим других людей эгоистически: в зависимости от того, как они относятся к нам. Отсюда и та устрашающая легкость, с которой мы решаем, что Сталин был бы не так уж плох, если бы не ГУЛАГ, а гостья на вечеринке оказывается весьма интересной особой после того, как попросит продиктовать ей наш почтовый адрес.
— Вы регулярно массируете десны? — спросила Изабель.
— Не знаю.
— Я тоже не знала, но сегодня побывала у дантиста и он сказал мне, что нет. Судя по всему, это серьезная проблема. Почти у сорока процентов людей плохие десны, а с возрастом это может привести к ужасным последствиям. Вот в чем главная ошибка: многие считают, что должны как можно энергичнее водить туда-сюда зубной щеткой, и тогда всё будет в порядке. А на самом деле нужно просто приложить щетку к десне и очень нежно массировать — вот так, круговыми движениями…
«Вот чудачка, — подумал я, — а улыбка милая. Застенчивая». Я подумал было о том, любит ли она возиться в саду, однако, когда настало время для моей реплики, спросил другое:
— А электрической зубной щеткой вы когда-нибудь пользовались?
Изабель ответила, что пользовалась несколько раз; такая щетка была у ее матери, но уже год как сломалась.
Не успев узнать человека как следует, мы без зазрения совести характеризуем его так или иначе; познакомиться с кем-то и не вынести о нем никакого суждения — выше наших сил. Мы обращаем внимание на его манеру говорить, привычку читать определенные газеты, форму рта и черепа, и тщимся угадать по этим признакам, за какую партию он голосует или даже — разрешит ли поцеловать себя после короткой дискуссии о стоматологии или о том, где находится ближайшая автобусная остановка.
Этот безрассудно храбрый процесс знакомства сродни тому, как если бы читатель, открыв роман на первой странице, сразу же определялся со своим отношением к каждому из героев. Разумеется, внимательный читатель должен бы дать автору возможность расставить все по своим местам, прежде чем делать скоропалительные выводы о действующих лицах. Но я вынужден сознаться, что не очень-то терпелив, так что редко дочитываю романы до конца. Покупаю книгу, пролистываю несколько страниц, а потом отвлекаюсь на что-нибудь более занятное по телевизору. Такая же беда приключилась, когда я принялся за «Эмму» Джейн Остен — книга пересекла со мной Атлантический океан, побывала в Глазго и Испании, но я так и застрял на первых двадцати страницах.
Да, читатель из меня неважный, но все-таки я вправе уверенно судить о характере Эммы и о ее будущем, а также легко узнаю ее, если встречу в гостях. Собственно говоря, первая же фраза дает для этого достаточно оснований:
«Эмма Вудхаус, красивая, умная, богатая, с уютным домом и счастливым нравом, казалось, одарена была всеми благами жизни; и в мире, где прожила она двадцать один год, ее мало что сердило и огорчало».
Предположим, что я отложил книгу, чтобы посмотреть экстренный выпуск новостей, и больше не брал ее в руки. Тем не менее, я уже знал бы все, что нужно для создания портрета. Лицо я позаимствовал бы у одной из ее тезок, за которой ухаживал в университете, — помнится, у нее были длинные, до плеч, каштановые волосы, надменные манеры и истинно английский румянец во всю щеку. Всегда веселая, она вечно была окружена подружками, которые, когда кто-то проходил мимо них по коридору, обычно смеялись над какой-нибудь шуткой. Первый слог фамилии Эммы навевает мысли о сельской жизни и лесах, зелень которых я бы придал ее глазам, а второй напоминает о загородном доме из красного кирпича, изображенном на обложке исторической книги из моей библиотеки; пусть теперь он станет ее домом. Прочитав слова «красивая, умная, богатая», я представляю себе уверенную, энергичную и сообразительную особу — возможно, отчасти похожую на мою кузину Ганну.
Еще Эмма, наверное, была чуточку избалованной и немного смешной; упоминание об уютном доме и счастливом нраве смахивает на издевательство, потому что каждый дом по-своему неудобен, а счастливым людям в литературе отведена роль посмешища — ведь книги пишут и читают главным образом меланхолики. Вдобавок сама мысль о существовании девушки, которая прожила на свете двадцать один год, не познав ни гнева, ни огорчений, может только разозлить тех, на ком девичество оставило глубокие шрамы; пожалуй, они искренне пожелают нашей героине испытать какую-нибудь катастрофу еще до того, как ей исполнится двадцать два.
В конце концов, такое предвзятое чтение «Эммы» не так уж далеко от метода, которым я сначала воспользовался, чтобы оценить Изабель (хотя я с гораздо большим удовольствием подвез бы домой вторую, чем первую).
— Очень мило с вашей стороны, — сказала Изабель, — но, если вас это затруднит, я могу взять такси или поехать с Хендриксом.
— Совершенно не затруднит, мне в ту же сторону, — солгал я. Мне почему-то не хотелось отпускать ее, не обменявшись телефонными номерами.
К тому времени, когда я расстался с Изабель в Хаммерсмите, договорившись вместе пойти в бассейн в следующие выходные, я снова вообразил, что знаю, какая она. В сущности, наши портреты становятся менее четкими не от недостатка знаний о людях, а скорее от избытка информации. Долгое время, проведенное рядом с другим, ломает наши стереотипы и в конце концов заставляет нас признать: мы не способны воспринимать человека, которого знаем уже двадцать пять лет, как единое целое, — ведь другие люди так же сложны и непознаваемы, как и мы сами. Мы редко находим в себе терпение (или, честнее — силы) подумать об этом вскоре после знакомства.
