Ева Модиньяни - Единственная наследница
– Ври больше!.. – засомневался Чезаре.
– Не веришь?
– Конечно, не верю, – сказал Чезаре, раздираемый тем не менее любопытством.
– Клянусь тебе.
Риччо остановился и, обернувшись к другу, поднес два скрещенных указательных пальца к губам.
– Клянусь! – торжественно повторил он. – Миранда зазвала меня к себе домой, раздела догола и тут же сама разделась. Я обалдел и ничего не соображал, а она легла под меня и говорит: «Давай, давай, парень!..»
– А ты? – Чезаре покраснел как рак, слушая этот рассказ.
– Ну я и «давал», – сказал тот. – А потом меня будто током ударило, так всего затрясло, что в глазах потемнело.
– И хорошо было?
– Еще как! Будто умираешь и вновь рождаешься, – ответил Риччо. – Но ты еще слишком мал, чтобы это понять.
Он вскинул голову и зашагал вразвалочку по дороге, как взрослый, все познавший на свете мужчина.
Чезаре был потрясен этим рассказом друга. Сердце его колотилось, лицо вспотело. Перед глазами его, как в волшебной игре зеркал, появлялись и исчезали то зовущие губы, то затуманенные лаской глаза, то голые бедра Миранды – все это вдруг с такой силой овладело им, что он шел, ничего не видя, словно слепой. А мысль, что и он мог бы проделать все это с Мирандой, приводила его в содрогание.
– Что с тобой? Ты чего такой странный? – дернул Риччо его за рукав. – О чем ты думаешь?
– Да отвяжись! Ни о чем, – огрызнулся Чезаре. – Пошел ты к черту со своей Мирандой!..
Риччо знал, что бесполезно выпытывать тайные мысли друга. Если Чезаре не хочет, от него ничего не добьешься. Его друг хоть и был моложе, но характер имел твердый и в любом споре мог постоять за себя.
– Ладно, пошли, – сказал он, прибавляя шагу. – А то еще опоздаем на работу.
По дороге к ним присоединялись другие, такие же, как они, ребята, молодые парни и зрелые мужчины. Все они направлялись туда же, на фабрику фонографов в Опере, деревушке к югу от Милана. Следовало поторапливаться, и все они зашагали быстрее, не разговаривая и не глядя по сторонам. Почти все шли босиком, перекинув башмаки через плечо.
Вскоре за их спинами послышался рокот мотора, который приближался, сопровождаемый облаком пыли. Четырехместный «Фиат» инженера Марио Гальбиати, хозяина фабрики, обогнал их, дав длинный гудок, и этот шумный маневр вызвал восхищение рабочих, которые подались в сторону скорее из уважения, чем из страха быть сбитыми.
Никто не испытывал зависти или досады: это было в порядке вещей, что хозяин разъезжает на автомобиле, а рабочие идут пешком с башмаками через плечо. И только Чезаре Больдрани, глядя вслед удаляющейся машине, не в первый раз уже представил себя за рулем в кожаном шлеме, в больших очках, в перчатках, плотно обтягивающих руку, и дал себе слово добиться этого. А слово свое этот парень умел держать.
Фабрика, представлявшая собой низкое и длинное строение кирпичного цвета, с матовыми квадратными стеклами, окруженное грязно-серой стеной, была уже в трех шагах. Выскочивший навстречу хозяину сторож торопливо и почтительно распахнул ворота, но, как только машина проехала, ворота почему-то закрылись и не открылись, даже когда рабочие подошли.
– Что это за новости? – сказал один из них, в то время как все удивленно остановились.
– По-моему, это не предвещает ничего хорошего, – добавил другой, покачивая головой.
– Пойду узнаю, в чем дело, – выступил вперед пожилой бригадир.
Он постучал в маленькую дверцу, вделанную в створ больших ворот, и сторож открыл. Бригадир исчез за воротами, остальные в тревоге ждали. Вскоре он вернулся вместе с хозяином, лица у обоих были мрачны.
– У меня для вас скверные новости, – объявил Гальбиати, в то время как все глаза были прикованы к нему. – Дела наши плохи. Вы сами знаете, что последнее время у нас мало заказов.
Это сообщение, сделанное твердым голосом, не было началом переговоров или приглашением к дискуссии. Для кого-то оно означало приговор, и потому было встречено угрюмым молчанием.
– Я понимаю, – продолжал хозяин, – вы ждете объяснений, и они будут сейчас. Дело в том, что наши клиенты не берут больше фонографов с валиком, которые мы производим. Все хотят фонографы с диском. Их сконструировал Пате, и они имеют на рынке бешеный успех. Людей привлекает новизна, и они не замечают, что наши валики воспроизводят голос лучше, чем диски. К тому же наши аппараты дешевле. Пройдет какой-нибудь год, и с дисками будет покончено. У диска нет будущего. Однако пока что я должен уволить десятерых из вас.
Легкий ропот пробежал по группе застывших в ожидании рабочих.
– Если мы не уменьшим расходы, фабрика закроется – а это конец для всех. Сокращение мне тоже не по душе, но другого выхода нет. Могу сказать вам: это временно. Осенью, когда придут новые заказы, вы вернетесь на свои места.
Выполнив свой долг, хозяин повернулся и ушел на фабрику. Остался бригадир с листком в руках.
– Сейчас я начну читать список уволенных. Его составил не я. А уж кому выпало, тому выпало, – заявил он, снимая с себя всякую ответственность.
Рабочие с поникшими плечами походили на группу военнопленных, ожидавших расстрела каждого десятого.
– Джованни Брамбилла.
Мужчина лет пятидесяти сделал шаг вперед. У него было десять детей, и только двое старших работали поденщиками.
– Артуро Банфи.
Сухощавый, с кривыми ногами, он всего лишь два года назад женился, и жена его ждала второго ребенка. Он тоже безропотно сделал шаг вперед. Бригадиру не надо было отрывать глаза от листка, чтобы узнать человека, к которому относилось имя, – о каждом он знал всю подноготную.
– Чезаре Больдрани, – назвал он.
Парень выскочил из группы как ошпаренный.
– Это свинство! – закричал он, швыряя на землю узелок с хлебом и помидорами, и встал перед бригадиром, словно боец, готовый к схватке.
– Хозяин решил так, чтобы спасти фабрику, – бригадир посмотрел на него с отеческим сочувствием. – Никто не протестует, даже те, кто содержит семью.
– А я говорю, что это свинство! – воскликнул Чезаре, не двигаясь. Он не стал добавлять, что и он, хоть и подросток, подмастерье, но тоже должен содержать семью.
– Отойди в сторону, – сказал бригадир, заглядывая в список, чтобы снова продолжить выкликать имена.
Чезаре молча нагнулся, подобрал свой узелок и ушел с площадки. Удаляясь, он услышал, как выкликнули Альдо Роббьяти – Риччо тоже уволили.
– Ну ладно, чего там! Пошли домой, – попытался успокоить своего друга Риччо, догнав его.
– Катись к своей Миранде, – крикнул в ответ Чезаре и бросился в сторону, движимый яростью, которая кипела у него внутри.
Пробежав несколько шагов, он обернулся, чтобы посмотреть на других уволенных, которые стояли в ожидании, что им заплатят за отработанные дни. Издалека нельзя было различить знакомых людей – все они казались сплошной темной массой на пыльной площади. Ему лично возмещение не полагалось – в начале недели он получил шесть лир аванса. Он снова пустился бежать что есть духу, пока не свалился в изнеможении в душистую траву и впал под палящим июньским солнцем в тяжелое забытье.
