Ева Модиньяни - Единственная наследница
Пробежав несколько шагов, он обернулся, чтобы посмотреть на других уволенных, которые стояли в ожидании, что им заплатят за отработанные дни. Издалека нельзя было различить знакомых людей – все они казались сплошной темной массой на пыльной площади. Ему лично возмещение не полагалось – в начале недели он получил шесть лир аванса. Он снова пустился бежать что есть духу, пока не свалился в изнеможении в душистую траву и впал под палящим июньским солнцем в тяжелое забытье.
Когда он проснулся, было около полудня. Он сел, развязал свой узелок в красно-синюю клетку и осторожно развернул его. Помидоры раздавились и промочили хлеб, но это были пустяки по сравнению со спазмами в голодном желудке, и он съел все с жадностью голодного волка. Наевшись, он подумал о матери, о том, как она огорчится, узнав, что он потерял работу. Ярость его утихла, но сознание несправедливости всего происшедшего не оставляло его. Как ни пытался, он не находил убедительного оправдания решению хозяина.
Разве справедливо, чтобы какие-то диски, появившиеся вместо валиков, обрекали его семью на голод?
Задавая себе этот вопрос, он вернулся назад к фабрике. Обошел вокруг ее низкого кирпичного здания, прислушиваясь к ритмичным ударам молота, которым расплющивали металл для фонографов, заглянул в мутные грязные окна, за которыми кипела работа. Другие там, за ее стенами, надрывались от тяжелого труда, но вечером они принесут домой заработанные деньги, в то время как ему грозила полная нищета. Он обещал матери купить вечером хлеба, но в кармане у него не было ни гроша.
– Ты что, надеешься, что, если будешь торчать здесь, тебя возьмут обратно? – увидев Чезаре у ворот, сказал ему сторож. – Шел бы ты лучше, парень, домой.
Это был дельный совет, но дома ему нечего было делать.
– Пойду когда захочу, – отрезал Чезаре. – Улица для всех. Ты здесь не хозяин.
Ему хотелось отстоять хоть это свое право – быть там, где он хочет, пусть в этом и не было никакого толку.
– Не отчаивайся, не думай, что это конец, – сказал ему сторож дружеским тоном. – Ты еще молодой, у тебя нет семьи. А ведь сегодня хозяин отправит домой еще десять рабочих, у которых жены и дети.
Чезаре не ответил. Носком ботинка, не заботясь о последствиях, он яростно пнул камень, подняв облако пыли, и пошел по направлению к городу.
Глава 2
Мальчишки за бараками на пустыре играли в «чижика», и Чезаре загляделся на них и на минуту забыл о своих невзгодах. С криком и спорами они били по деревянному обрубку своими палками, стараясь загнать его в ямку. На мгновение Чезаре захотелось присоединиться к ребятам и, как в детстве, погонять «чижика» вместе с ними, но солнце уже заходило, мать ждала его после работы, и нужно было идти домой.
Он дошел до ворот Тичинезе и остановился перед остерией. Ее столики под навесом из вьющихся растений пустовали. Посетители придут сюда позже; немногие – чтобы поужинать, а большинство – чтобы поиграть в брисколу[2] или пропустить стаканчик вина, а пока здесь не было никого. На пороге стояла девочка лет шести или семи, пухлая смуглянка с короткой челкой и круглым загорелым лицом. На девочке был передничек в черно-белую клетку и черные лакированные сапожки с блестящими пуговками, подчеркивающими ее крепкие щиколотки. Держа в руках куклу, она разговаривала с ней, объясняя ей что-то, как мать своей дочке.
Чезаре поглядел на девочку, на ее красивое платьице, на куклу, толстощекую, как она сама, и улыбнулся ей.
– Чао, – сказал он. Ему захотелось немного поболтать с малышкой, такой милой и беззаботной, в надежде, что от этого станет легче на душе.
Девчушка подняла на него свои темные глаза и оглядела с любопытством, но молча.
– Ну, как дела? – Он испытывал к этому ребенку, не знающему нужды, живую симпатию.
Малышка так же молча смотрела на него, изо всех сил прижимая к груди куклу, точно боялась, что этот парень может отобрать ее.
Смеркалось, и высоко в небе стрелой носились стрижи и ласточки, а ниже короткими причудливыми росчерками кружили маленькие летучие мыши.
– Сегодня утром меня выставили за ворота фабрики, – сказал он.
Какой смысл было рассказывать о своем несчастье этой незнакомой девочке, он и сам не знал, но, движимый непреодолимым желанием поделиться с нею, почему-то ей сообщил это.
Она только моргнула своими густыми ресницами в ответ и протянула куклу, чтобы он получше разглядел ее.
– Ее зовут Джизелла, – сказала девочка тихо.
– Чудесное имя, – одобрил Чезаре, который никогда не видел такую красивую куклу.
– Приходится все время баюкать ее, а то она плачет, – объяснила ему девочка.
– Правильно делаешь. А тебя как зовут? – спросил ее парень.
– Мемора.
– У тебя имя еще красивее, чем у твоей куклы.
– Хочешь поиграть со мной? – предложила она, словно Чезаре был ее сверстником.
– Хотел бы, но мне нужно домой. – Он разговаривал с этой девочкой, словно со взрослой, которая могла понять его. – Меня ждут братья и сестры. Знаешь, дела наши плохи. Сегодня на ужин у нас еще есть полента, но завтра нам не на что будет купить даже хлеба.
Девочка вдруг повернулась и молча, не попрощавшись, исчезла за красной выцветшей занавеской остерии.
Чезаре не обиделся на эту выходку благополучной, а может, и избалованной девочки, а, напротив, улыбнулся и медленно зашагал по дороге. Но он не сделал и десяти шагов, как почувствовал, что кто-то тянет его за рукав рубашки. Это была Мемора, но вместо куклы она держала в руках хлеб.
– Возьми, – сказала малышка, протягивая ему ароматный хлеб.
– Спасибо, – удивленный и взволнованный, пробормотал он. – Ты что, хочешь сделать мне подарок?
– Да, – сказала девочка. – У меня его много. Возьми. – И она так доверчиво подала ему на вытянутых руках этот хлеб, что он не мог отказаться.
– Когда я найду работу, я тебе верну, – краснея, сказал Чезаре.
– Но я же тебе его просто дарю, – сказала она. И, отступив на шаг, собралась уйти.
Парень удержал ее за руку.
– Меня зовут Чезаре. И я буду помнить тебя, Мемора, – пообещал он.
Попрощавшись с ней, он зашагал дальше, взволнованный этим великодушным поступком незнакомой девчушки.
Эльвира растопила на сковороде немного сала, чтобы заправить салат, а из пучка крапивы сварила суп. Малыши получили каждый по своей миске и вышли есть во двор. Эльвира, Джузеппина и Чезаре остались в кухне одни. Они сидели вокруг стола, на котором горела керосиновая лампа, и ели медленно, чтобы растянуть этот скудный ужин. Лампа после ужина тут же гасилась – керосин тоже был на исходе.
Красивое бледное лицо Эльвиры, изможденное родами и тяжелым трудом, уже покрывали морщинки. Голову она покрыла черным платком, что старило ее еще больше. Без всякого аппетита она все же съела до последней ложки свой суп, потому что есть было необходимо, а покончив с ужином, устало положила руки на стол. Руки у нее были шершавые и красные от стирки, пальцы припухшие от ревматизма.
