Эдна Ли - В паутине дней
– Я бы предпочла не обсуждать свои личные дела, сэр. Какие у вас будут указания насчет вашего сына?
Он снова прикрыл глаза тяжелыми веками. Лицо его было, если это только возможно, еще безжизненнее, чем прежде.
– Совсем немного, – протянул он. – Он испорченный мальчишка. Я хочу, чтобы вы привили ему дисциплину, как у янки, и немного здравого смысла.
– Я сделаю все, что смогу.
– Его мать чертовски избаловала его. – Его лицо потемнело. – Поэтому я и нанял вас. Чтобы вы стали стеной между ним и… Он помолчал и сурово посмотрел на меня. – Вы спокойны и сдержанны. Научите его быть таким же.
– Постараюсь, сэр.
– Да. – Его голос стал еще более холодным и отчужденным. – Надеюсь, что постараетесь. Доброй ночи, Эстер Сноу.
Я пошла наверх, чувствуя на себе его вялый и оценивающий взгляд, но, обернувшись на повороте лестницы, я увидела, как он ленивой рукой берет бутылку, которую Вин подал ему на подносе. Горлышко бутылки засияло при свете огня.
Несмотря на усталость, я не могла заснуть. Я находилась в такой стадии утомления, когда тело жаждет покоя, но не может найти его, потому что все кружится перед глазами и бесконечной чередой всплывают перед мысленным взором события прошедшего дня. И я, лежа в кровати (довольно удобной), с интересом всматривалась в картины, что вставали у меня в памяти.
Я решила спокойно проанализировать все, что я увидела и услышала, но так и не смогла. Мне было ясно, что попала в разбитую семью, чтобы наставлять испорченного ребенка, и что эта семья (старалась я рассуждать логично и беспристрастно) состояла из хозяина, его старой матери, молодой жены и мальчика, которого мне еще предстояло увидеть. Но, перечислив себе эти факты и разложив их пред собой в ряд, как я в детстве делала с семечками из яблок, я поняла, что ни один из них не важен сам по себе. Важно было то, что просто так не разглядишь и не услышишь – странное выражение на лице капитана и на лице жены лавочника и ее слова: „Говорят, что миссис не в себе“. И важно было то, что касалось самой миссис.
Где-то после полуночи я заснула, хотя и не заметила, когда сознание уступило место подсознанию и реальность сменилась снами. Потому что во сне передо мной опять вставали те же лица и меня вгоняло в тоску то же болото, печальный крик совы, и этот темный дом ожидал, когда я в него войду.
Непонятно от чего, я вздрогнула и проснулась. Я села в кровати и напряженно уставилась в темноту, вся превратившись в слух. Однако я не слышала ничего, кроме тысячеголосого ночного хора лягушек и свистящего шепота сосен. Но я поняла, что не это разбудило меня. Эти звуки я слышала и до того, как уснуть. Что-то еще донеслось до меня сквозь сон и встревожило мое сознание.
Ощупью я нашла и зажгла свечу, подождала, когда пламя разгорится и перестанет мигать. Затем, укутавшись в халат, я сунула ноги в тапочки и осторожно подошла к двери, отворила ее и прислушалась.
Отсюда я не услышала ничего определенного, только какое-то движение в доме и приглушенные голоса. И тут я, обычно не такая уж нервная женщина, вдруг решила, что должна узнать, кто или что нарушило мой сон в этом мрачном доме.
Медленно и как можно тише я прошла по темной пустоте верхнего зала, держась за стену. И когда я уже была рядом с лестницей, то заметила, что снизу из-под нее выбивается полоска света. Я остановилась на верхней ступеньке. Но не могла ничего разглядеть из-за изгиба лестницы. Зато я услышала голоса и один из них узнала. Это был голос Сент-Клера Ле Гранда, протяжный и сухой, и, хотя я не могла разобрать, что именно он говорит, в его словах явно слышались угрожающие нотки. Однако теперь я поняла, что не этот голос был тем, что разбудило меня. Это был другой звук, похожий на резкий свист, то повышающийся, то падающий (где я слышала его раньше?) в четком ритме.
Почти бесшумно я стала спускаться ступенька за ступенькой до того места, где они делают поворот. И там, перегнувшись через перила, я заглянула вниз.
У открытой двери стоял Сент-Клер. Его фигура преграждала путь человеку, стоявшему в дверном проеме и небрежно облокотившемуся на косяк с презрительной улыбкой на лице. И я не удивилась, узнав в нем Руа – того, кто привез меня сюда из Дэриена. Я поскорее отпрянула назад и решила, что они не должны были меня заметить. Но сделала я это недостаточно быстро. Несомненно заметив мое движение, Руа метнул взгляд наверх, и на долю секунды его глаза встретились с моими. Затем он перевел взгляд снова на Сент-Клера и беспечно рассмеялся.
– Ладно, Сент, – проговорил он отчетливо, словно хотел, чтобы я могла его лучше услышать, – я ухожу. Но не забудь, зачем я приходил.
– А ты запомни, что я обойдусь без твоего вмешательства.
Он неумолимо захлопнул дверь перед лицом Руа, но наши глаза на секунду успели встретиться еще раз, и я еще успела расслышать его презрительный смех в адрес и закрытой двери, и своего брата.
Быстро, пока Сент-Клер не повернулся и не заметил меня, я взбежала вверх по лестнице и поспешила по залу к своей комнате. И тут я вдруг поняла, что за звук разбудил меня и откуда он взялся. Я подумала о хлысте с кожаными плетками на конце, который Сент-Клер держал в руке, стоя в дверях, и рассекал им воздух так легко и привычно, будто во время беседы всего лишь поигрывает цепочкой от часов.
Но на меня, непонятно почему, этот хлыст навел ужас. Вид безжалостно рассекающих воздух плеток вызвал в моей памяти самые кошмарные истории, какие я когда-либо слышала. Мне чудились распростертые истерзанные тела, безжалостные руки, работающие кнутами без устали. Сцены из книги миссис Стоу возникли у меня перед глазами. Даже когда я забралась обратно в постель и лежала, уставясь в темноту, я никак не могла отогнать эти видения. И хотя в конце концов мне удалось заснуть, сон мой был тяжелым. Во сне я снова слышала свистящие звуки плетей и видела белую руку Сент-Клера, сжимавшую ручку кнута.
Только очень глубокую печаль или самый отчаянный страх не сможет победить утреннее солнце. И когда, проснувшись на следующее утро, я увидела, как оно льется в мое окно, услышала стаккато из голосов певчих птичек, цыплят и гусей, уловила соблазнительный запах жареной ветчины и горячего кофе, мои ночные видения потеряли свой кошмарный смысл. И пока я умывалась и одевалась, как следует распекла Эстер Сноу.
„Мое дело, – напомнила я себе, – обучать маленького мальчика. Этот мальчик должен быть единственной моей заботой, если я собираюсь остаться в Семи Очагах“. А при более спокойном размышлении, при свете дня, я решила, что хотела бы остаться. Даже теперь, зная о том, что потом обрушилось на меня, я не ругаю себя за то решение, хотя прекрасно знаю, что многие на моем месте думали бы теперь иначе.
