Светлана Демидова - Ожерелье из разбитых сердец
– Ты любишь моего сына? – как-то спросила она.
– Люблю. – Я не могла ответить по-другому. Да и чего скрывать, если я была переполнена этой любовью.
– Феликс приносит женщинам несчастье.
– Ерунда, – со счастливым лицом отмахнулась я. – Просто у него еще никогда не было такой женщины, как я.
Надежда Валентиновна посмотрела на меня то ли с жалостью, то ли с сомнением. Я тут же поспешила эти ее сомнения развеять:
– Он тоже любит меня.
– Это он тебе сказал?
– Это я чувствую...
– Чувствуешь?
– Я ТОЧНО ЗНАЮ ЭТО! – Да, я проговорила это так, будто писала заглавными буквами, потому что была уверена в Феликсе, как в себе.
Следующим вечером я случайно услышала конец разговора, который произошел между Надеждой Валентиновной и сыном. Он был странным. Я сначала слегка насторожилась, а потом опять отпустила себя на волю. Я люблю Феликса. Моя любовь запросто снесет все преграды, если они есть. Я в этой своей любви настолько сильна и могущественна, что в состоянии переделать мир, а не то что отдельно взятого человека! Впрочем, я не собираюсь переделывать Феликса. Он мне нравится именно таким, каков есть.
– Ты взялся за Антонину? – с непонятной мне интонацией спросила сына Надежда Валентиновна.
– У нас с ней все хорошо, – прогудел в ответ Феликс.
– Но ведь все будет так, как всегда?
– Нет... не уверен... – действительно неуверенно ответил он.
– Зато я уверена!
– Позволь мне самому решать... Это моя жизнь!
Как же мне понравился восклицательный знак в конце предложения, который я явственно услышала. Конечно же, мать, одинокая женщина, ревнует сына к его возлюбленным. Это нормально, и понятно, почему она смотрит на меня с неприязнью.
– А что будет, если она... скажем так, узнает о твоей... нестандартной профессии? – В голосе Надежды Валентиновны слышалась нескрываемая ирония, и мне вдруг открылось, что мать с сыном не так уж и любят друг друга, как мне казалось до этого. А мать Феликса между тем продолжила: – С ней может случиться нервный срыв!
– Хорош! – рявкнул сын.
В ответ и прозвучала странная фраза, сказанная твердым голосом женщины, которую я считала нежным, чуть увядшим цветком:
– Я ни за что не выйду из игры, понял!
– Тут не до игр! Тоня... она – другая...
– И в чем же?
– Она называет себя Волчицей.
– Отлично... Это может стать новым направлением...
На этом «направлении» я решила войти в комнату. Да, Надежда Валентиновна сказала нечто странное, но я все равно ничего не боюсь! В особенности – «нестандартных профессий». Мне нет дела до профессии Феликса. Я никогда этим не интересовалась. Мне не нужны дивиденды с его трудов. Мой приятель и одновременно начальник Кирилл Мастоцкий мне всегда хорошо платил. Я сама обеспечивала свою жизнь. Предыдущие женщины Феликса меня не интересовали. И у меня было полно мужчин. Некоторых я бросила сама, другие, как и женщины сына Надежды Валентиновны, не смогли вынести меня. С ними тоже происходило что-то вроде нервного срыва. Нелегко сосуществовать с Волчицей. У Феликса получалось. У нас с ним все получалось в лучшем виде. Я никогда в жизни не была так счастлива, как сейчас.
Конечно, через несколько дней я все-таки спросила его о работе. Так... Из чисто спортивного интереса. Мне хотелось знать, чем его профессия так сильно не угодила матери и тем дурным женщинам, которые из-за нее смогли отказаться от Феликса.
– Я работаю дома на компьютере, – ответил он.
Я никогда не видела его компьютер включенным, а потому спросила:
– У тебя разовые заказы?
– Что-то вроде этого. Я работаю по договорам.
– Работы немного?
– А почему ты об этом спрашиваешь? – удивился он.
Я сказала про вечно выключенный компьютер. Он рассмеялся.
– А чего его зря включать? У него вентилятор, собака, гудит, как три пылесоса. Все никак не могу сменить. Когда ты у меня в гостях, этот звук – лишний. А работа у меня такая, что... в общем, то пусто, то густо... Погоди, ты еще здорово огорчишься, когда я его включу.
– Почему?
– Это будет означать «густой» период. Мне тогда, уж прости, будет не до тебя...
После этих его слов я окончательно успокоилась. Дурам, которыми, безусловно, являлись его предыдущие бабенции, конечно же, хотелось, чтобы Феликс целиком и полностью принадлежал им. А у него, значит, бывают периоды, когда он по горло завален работой и ему не до женщин. О! Я сумею это перенести, потому что отлично понимаю состояние полной поглощенности делом. Когда я пишу для Мастоцкого отчеты о проделанной работе, даже есть не хочу. Впрочем, я уже, кажется, это говорила... А Феликс был прав, когда заявил матери, что Тоня, то есть я, – другая и интереснее всех его бывших. Да! Это так! Я другая! Я Волчица. А Волчица непременно дождется своего Волка с охоты!
* * *Вскоре началось ЭТО. То есть сначала я, конечно, даже не подозревала, что началось. Все шло своим чередом. Как всегда. Я любила и была, как мне казалось, любима взаимно. А однажды на мой электронный адрес пришло странное письмо. Вот его содержание:
«Раз вы читаете эти строки, значит, я все-таки решилась. Программа должна отослать вам письмо после того, как с момента моих похорон пройдут положенные сорок дней. То есть, если в течение сорока дней никто не пошлет с моего ящика ни одного письма, тогда вы получите его – мое последнее. Я все рассчитала. Очень странно писать о собственных похоронах и сороковинах. Будто не о себе. Будто о ком-то другом, незнакомом, а я еще буду жить долго-долго... Нет, не буду. Не хочу. Незачем. Не для кого. То есть вообще: НЕ ДЛЯ КОГО и НЕЗАЧЕМ. Боюсь, что с вами случится то же самое. Я видела вас вместе с ним. С НИМ! Он чудовище! ЧУДОВИЩЕ! Впрочем, я злоупотребляю большими буквами. Их величина ничего не сможет вам объяснить. Мне ничего не стоило определить ваш электронный адрес. Я программист... Программистка... Хорошая программистка. Можно уже написать – бывшая... да... Практически, хакер... бывший... Когда я... Впрочем, вы не сможете сделать то, что смогла я, зато можете не поддаваться этому человеку. С вашего знакомства прошло всего пара месяцев. Не будете же вы утверждать, что успели за это время влюбиться насмерть. Хотя... смерть ходит за этим человеком по пятам. Или нет... Он водит ее с собой за ручку. Она его сообщница. Впрочем... Да, опять „впрочем“... Этим словом я тоже злоупотребляю. Я вообще всем злоупотребляю. Жизнью злоупотребляла. Любовью злоупотребляла. Доверием злоупотребляла. И с чем осталась? Ни с чем. А вы... Вы прочтете мою жизнь от корки до корки. Только бы не было слишком поздно. Для вас.
Что-то я расписалась. Тяну время? Пожалуй... Все! Прощайте! Желаю вам лучшей участи! Очнитесь, Антонина!»
Я посчитала бы, что письмо пришло в мой ящик по ошибке, если бы не имя. Конечно, можно предположить, что письмо было написано другой Антонине, но вы поищите-ка другую Антонину моложе шестидесяти лет. Нынче это имя не в почете. Меня назвали в честь прабабушки, замечательной красавицы, в надежде на то, что из меня со временем вырастет нечто подобное. Не развилось. Прабабушка сама по себе, я – сама по себе. Ничем на нее не похожа. Она – волоокая брюнетка с запредельным взглядом и небрежными прядками, выбивающимися из волнистой прически в стиле звезды немого кино Веры Холодной. Я приземленная шатенка с геометрической стрижкой и замороженным взглядом.
