Эйлет Уолдман - Любовь и прочие обстоятельства
Я низко наклонилась над столом и переформулировала предложение, которое подчеркнул Джек. Я согласилась, что моя фраза корявая, но его вариант, как мне показалось, еще хуже. Я оперлась щекой на руку, написала заново и вычеркнула строчку в следующем абзаце — явно лишнюю. В эту минуту я поняла, что юбка слегка задралась и видны черные лямки подвязок — они врезались мне в бедра, а края чулок слегка сползли, на пару дюймов обнажив тело. Я замерла, занеся ручку над бумагой. Было слышно, как Джек тяжело дышит. Прежде чем я успела остановиться и хотя бы подумать о последствиях своего поступка, я слегка расставила ступни, разведя ноги, и осторожно подалась назад, пока не почувствовала, как его штанина касается моего бедра.
Джек слегка привалился ко мне. Это было совсем как в школе, на танцах, когда об тебя безнадежно трется прыщавый парень, прекрасно зная, что ему даже через миллион лет не посчастливится ни с кем переспать. Правда, на сей раз об меня никто не терся — ощущалось только мягкое, но властное прикосновение. И я была готова заняться с Джеком любовью немедленно, прямо здесь, при открытых дверях.
Я повернулась и увидела, что на пороге, держась за дверную ручку, стоит Мэрилин. Наши взгляды встретились, и она захлопнула дверь.
Я ощутила укол совести. Как будто я гонялась за Джеком, выслеживала и наконец скрутила, чтобы взвалить на плечо и утащить, ни разу не подумав о его жене и сыне. Неправда. Я все время о них думала. И чувствовала себя виноватой и несчастной. Мне было нехорошо при мысли о том, что я безумно хочу забрать Джека у них — не только потому, что нельзя увлекаться женатым мужчиной, но и потому, что я прекрасно понимала, каково сейчас Каролине и Уильяму. Я знала, что это такое — посвящать жизнь тому, кто тебя обманывает и наконец покидает, найдя более молодую и привлекательную подружку.
Когда моя сестра Люси сообщила о многочисленных отцовских изменах, она не открыла ничего нового. У отца есть такие тайны, что Люси в ужасе упала бы на колени, если бы узнала о них. Именно я поддерживала мамины волосы, когда ее рвало в бледно-синий унитаз — в том доме, где я выросла. Именно я сидела в приемной у маминого гинеколога — того самого, который десятью годами раньше выписал мне зовиракс и прочел лекцию о сексуальной ответственности — в то время как мама лежала на смотровом столе и пыталась, не разрыдавшись, объяснить, зачем пятидесятитрехлетней женщине, которая за всю свою жизнь не спала ни с кем, кроме мужа, нужен тест на ВИЧ. Только я знала, что не отец бросил маму. Она сама его оставила, узнав, что он тратит пятьдесят тысяч долларов в год на стриптизершу. Никто, кроме нас с ней, об этом не знал, и отец понятия не имеет, что я в курсе. Я никому не открывала тайну, даже Джеку, которому обычно рассказываю все. Отцовский секрет останется при мне, любой ценой. Каждый раз, когда я вижу Джека и папу вместе, я чувствую себя запятнанной, будто папины грязные тайны каким-то образом марают и меня. Не знаю, почему я не рассказала Джеку. Возможно, боюсь, что мы с отцом станем ему отвратительны или что, наоборот, не станем. Что поведение, которое кажется мне ужасным, мой возлюбленный сочтет нормой.
Я опасаюсь, что все мужчины так поступают. Может быть, существует потайной мир, о котором ничего не знают жены и дочери. Может, все мужчины бывают в забегаловках Нью-Джерси и смотрят на девушек, едва вышедших из подросткового возраста, с розовыми прыщеватыми ягодицами и тонкими ногами, — девушек, на которых нет ничего, кроме нейлоновых стрингов. Может, все мужчины сидят в темных комнатах и сгорают от желания пощупать пухлые тела девиц, которые младше их собственных дочерей. Возможно, это абсолютно нормально — совать стодолларовые купюры толстому сутенеру с золотыми цепочками на мясистой шее, а потом снять номер в третьеразрядном отеле, чтобы провести там час-другой. Заплатить сверх тарифа, чтобы презерватив остался в упаковке, заплатить еще больше, чтобы получить то, что жены и дочери даже не в силах себе представить…
А может быть, мой отец просто ненормальный. Мысль о папином безумии не позволяет мне возненавидеть его. Лишь благодаря этому я поддерживаю с ним отношения после того, как он оставил маму в отчаянии, одну в огромном доме, где она плакала над бокалом вина и спрашивала меня, был ли у нее шанс удержать отца, если бы она не поправилась с возрастом. Любить Джека мне помогает мысль о том, что подобным поведением отличаются только мужчины, страдающие от психического расстройства — сексуального помешательства или как там еще его можно назвать. Несомненно, в медицине есть раздел, куда можно отнести и болезнь отца.
Да, я знаю, что такое измена и какова ее цена. Когда я стояла, наклонившись над столом, и напряженный орган Джека упирался мне в ягодицы — еще до того, как я увидела ненависть в глазах Мэрилин, — я чувствовала себя несчастной и виноватой перед Каролиной и Уильямом. Впрочем, по большей части я была так рада, так переполнена эмоциями при виде столь наглядного доказательства страсти, что немедленно отогнала мысль о том, какое несчастье это сулит жене и ребенку Джека. Я уподобилась атомной бомбе, а они — Хиросиме и Нагасаки. Не время для жалости — следовало нанести удар, чтобы победить.
Глава 5
Когда Джек возвращается, Уильям собирает из конструктора робота. Он уже дважды сообщил мне, что рекомендуемый возраст для этой необыкновенно жуткой игрушки — от семи до двенадцати лет, и я выразила удивление и восхищение его мастерством. А заодно намекнула, что хвастунов никто не любит. Я сижу на кухне и извлекаю из картонной упаковки только что доставленный ужин. Одна коробка плохо закрыта, и по дну пакета размазан соус из-под креветок. Остывшая ореховая подливка прилипает к пальцам. Изведя полбутылки моющего средства в попытках отчиститься, я осознаю, что похожа на леди Макбет.
Мама научила меня готовить. На кухне она в своей стихии. В детстве она добавляла ароматные специи в домашнюю колбасу и изучала альтернативные методы незаконной охоты на карпа, который каждую пятницу плавал в специальной емкости. Она быстро освоила секреты французской кухни. Две мои самые ценные книги — это потрепанные издания Элизабет Дэвид «Французская кулинария» и «Итальянская кухня», которые мама подарила мне перед отъездом в колледж. Ее пугала сама мысль о том, что мне, с детства привыкшей к салтимбокке[3] и петуху в винном соусе по-бургундски, придется питаться бог весть чем. Хотя мама, как и большинство еврейских девушек ее поколения, выросла на строгой диете из вареной курятины и гречневой каши — и хотя собственную семью ей пришлось растить в эпоху кулинарного застоя семидесятых годов, — она в жизни не пережарила лук и не пользовалась бульонными кубиками. Каждый овощ, который она подавала на стол, буквально таял во рту. Мама сама выращивала зелень и могла ездить по магазинам часами, чтобы найти лучшие помидоры или самые свежие сморчки. Если бы она не вышла замуж, то могла бы стать одним из прославленных шеф-поваров, которые в конце XX века изменили вкусы американцев. Разумеется, она могла бы открыть собственный ресторан, если бы после развода была достаточно молода, чтобы с прежней энергией заниматься кулинарией. Мне нравится так думать. Сама мама говорит, что вернулась бы к учебе и получила магистерскую степень по библиотечному делу.
