Игорь Редин - Синий роман
Вынашивая в кармане одинокие мысли, я, пройдя одну лишнюю зиму, понял, что пропустил мимо ушей – идеальный пробор – конечную цель своего путешествия: кошка, корм, магазин. Пришлось возвращаться.
Ловлю такси. Времена, когда они клевали только на червя, канули в Лету. Теперь его запросто можно поймать на пустой крючок.
С таксистом я обошёлся изуверски щедро.
«Ты душка», – таксист молнией взобрался на башню Эйфеля, прошёлся по карнизу, закурил и плюхнулся, словно коровья лепёшка, на землю. Суицид, однако.
«Это уже вторая за сегодняшнее утро смерть. Как бы не вошло в привычку», – подумал я и, сжимая подмышкой корм для кошки, направился к своему подъезду.
Первая любовь.
АЛЕКСАНДРИЙСКАЯ БИБЛИОТЕКА – самая известная и крупная библиотека Древнего мира – была основана при Александрийском мусейоне в начале III века до нашей эры, при Птолемеях. Древние ученые насчитывали в ней от 100 тысяч до 700 тысяч томов-свитков.
Возглавляли библиотеку крупнейшие ученые своего времени – Эратосфен, Зенодот, Аристарх Самосский, Каллимах, являвшиеся также, как правило, воспитателями наследников престола. В ней занимались выдающиеся философы, ученые и поэты. Среди них – Аполлоний Родосский, Евклид, Архимед, Плотин.
Часть Александрийской библиотеки погибла во время пожара в 47 году до нашей эры во время войны, однако позднее библиотека была восстановлена и пополнена за счет Пергамской библиотеки.
В 391 году нашей эры при императоре Феодосии I часть библиотеки, находившаяся в храме Сераписа, была уничтожена христианами-фанатиками; последние остатки ее погибли при господстве арабов в VII-VIII веках.
Не успел я вскрыть пакет с кошачьей едой, в дверь настойчиво постучали.
– Редин, что ты знаешь о синероссах? – с порога, вместо «здрасте» выпалил запыхавшийся, как паровоз, Костик.
– Ты что, начал по утрам бегать? – ответил я, пропуская его в комнату.
– Ты не ответил.
– Ты тоже.
Минут пять мы препирались, после чего забрались в Интернет и под чай со свежими вчерашними пирожками задали ему вопрос, первоначально адресованный мне. Недолго думая, всемирная паутина послала нас, словно на святую Хуй-гору, в одно из семи чудес света – знаменитую Александрийскую библиотеку. Вместо того чтобы там же, в Интернете, выяснить, где именно находится эта святая гора, нетерпеливый Константин потребовал:
– Звони Кате.
– Зачем? – если бы я не знал, что он служил в спецназе, то пинком под зад отпустил бы ему грехи и выгнал к чертям собачьим.
– Ну, она же у тебя в Египте.
– Ну, – согласился я, – и что?
– Александрия тоже там, – блеснул познаниями в области географии он.
Пререкаться – бесполезная трата времени. Отмазки не катят. Я набираю пятнадцать цифр номера телефона Кати и прошу её зайти в Александрийскую библиотеку:
– Ты понимаешь, нашему Костику, как снег на голову, вдруг понадобилась информация о каких-то синих россах, – дышал я в трубку, а сам думал о том, что уже больше месяца не был с женщиной. Верность вредна для здоровья.
– Редин. Милый, – как можно мягче начала Катя, – твою библиотеку сожгли.
– Давно?
– Давно. Где-то году в 48, – она немного подумала: стоит ли меня расстраивать? А потом, сказав: – до нашей эры, – убила.
– И кто этот изверг? – по инерции поинтересовался мой труп.
– Гай Юлий Цезарь…
– А…
– А что не успел сжечь он, довершили местные придурки.
Так я узнал, что Константин Трав принадлежит к несуществующей нации синероссов.
Включаю радио. Там терзает свои связки некто Лебединский.
Профессор умирал. Жил он, вернее, пил (что в лоб, что по лбу) на небольшом, но довольно уютном островке. От людских глаз подальше. Водка кончилась. Началось похмелье. Лодки не было. Страдать без горькой профессор должен был ещё два с половиной дня. Именно через столько, учитывая предварительную договорённость, обещался приплыть к нему лодочник.
Лодка – водка.
Медленная мебель молчала.
Мело мелом мелодию мелодрамы: «Я люблю тебя, лодочник!», – запел профессор, увидев приближающуюся лодку.
– Странный он тип – этот профессор Лебединский, – сказал, расстроенный непредвиденным пожаром в Александрии, Константин, сожрал все мои пирожки и, не попрощавшись, вышел из дома.
Я допил свой чай, закурил и подошёл к окну. Что такое? Опять? Проклятый символ мира! Сколько можно срать? Кыш. Я кому сказал? Кыш!
– Кого ты там терроризируешь?
От неожиданности я выронил свою старость. Вздрогнул. Обернулся. Передо мной стоял Костик. В руках он держал двухлитровую банку. Похоже, самогон.
– Это не самогон. Это настоящая чеченская чача! – последнее слово он произнёс с кавказским акцентом.
– Ты меня так заикой сделаешь, – я знал о его способности читать мои мысли и поэтому акценту его не удивился.
Кухня, если не считать аритмичного протеста капающего на мозги крана, молчала. Да закрути ты его! На столе одиноко скучает большая спелая дыня – подарок из Джамбула. Выбрался из своего жилища сонный таракан. Затуманенным глазом с грустью посмотрел на дыню – предел его гастрономических потребностей и, осознавая тщетность своих желаний, вернулся в свои апартаменты. На прощание он помахал нам усами. Наверное, благодарил за то, что не убили.
В негромком кухонном кафеле болотного цвета живет образ старого Леонардо: на трезвый глаз – прожилки и больше ничего. Но стоит только накатить…
– Как, по-твоему, на что похожа первая любовь?
Я набрал в лёгкие воздуху, но ответить не успел. Костик встал, закрутил кран, сел на место, прикурил, сладко затянулся, задумчиво выпустил дым и, не дожидаясь ответа, сказал:
– Смотри. Видишь? Да Винчи, – на кафеле явственно проступил орлиный профиль ученого.
– Да. Да Винчи. Точно, – употребляемая между строк чача с профессиональной лёгкостью экскурсовода Третьяковской галереи объяснила, где именно надо искать абрис графического автопортрета великого художника.
Слово, словно слоёная слогами слюда. Его вставляют в глаза и смотрят на мир в розовом цвете. Камешек жёлтый, камешек зелёный. Из какой бутылки принесло этого нелепого джина, мастера трансформаций и перевоплощений, красивого одноногого юношу, и откуда взялась сама бутылка, я не знал, но я точно знал, что он приручил своего демона (о чём свидетельствовало отсутствие одной ноги), и мне хорошо было известно, что…
…в двух шагах от пляжа прибрежный лес нехотя позволял прятаться наглой, но пугливой сойке в шепоте своей листвы. Неспелый приморский ветер оставил едва различимый, словно вилами по воде, след в моей душе и навсегда поселился в твоих карих глазах. Горизонт – я его не видел, но отчётливо слышал – навалился нарисованной темнотой на картонную действительность, и в руки твои попросилась ночь. Цикады и звёзды то и дело подтрунивали друг над другом.
– Почему ты её застёгиваешь?
Моя рубашка постоянно расстёгивалась у неё на груди.
– Не знаю, – я действительно не знал, зачем я это делаю. – Лена.
– Что?
– Лена.
– Ну что?
– Мне просто нравится произносить твоё имя.
Загудел, отходящий от причала, последний прогулочный катер. Маленький, почти бумажный кораблик. На нём навсегда уходили в море к звёздам чьи-то радости и печали, страхи и надежды, желания и разочарования – всё то, что, наполняя существование дыханием жизни, мешает жить. Со мной осталась лишь истина. Но я, словно во сне, никак не мог разглядеть её лица. Какая она?
– Значит так. Берёшь большую спелую дыню. Разрезаешь её пополам. Затем наливаешь себе стакан водки, – его передёрнуло. В этот момент он познал истину – до него дошло истинное значение слова «вздрогнем», – выпиваешь его и погружаешь своё лицо в дыню. Прямо в середину.
– И что?
– Ну, ты же хотел знать, на что похожа первая любовь?
– Нет, – не согласился со мной Костя, – я вчера влюбился, но мне совершенно не хочется дыни, – он взял стакан и, сказав: – а вот выпью я с удовольствием, – выпил.
Кристина.
Пришёл Алик, с гастрономической тоской в голосе жадно посмотрел на стол, произнёс: «О! Дыня!» и выпил чачи. Потом закурил и принялся изливать нам свою, заляпанную портвейном, душу.
Фитобар. Стоя у стойки, он стойким оловянным солдатиком внимал наставлениям настоятеля. Закурил.
На стенах домов разрисованных радугой улиц висела весна. Он не заметил, как в это царство фитотерапии, сдобренное лёгкой музыкой, вошла она. Подошла к стойке, заказала какую-то хрень из апельсино-ананасно-грейпфруто-банано-вишнёво-яблочного сока и отошла к свободному столику. Оказывается, здесь и такое подают. Для полного счастья в этом коктейле не хватает томатного сока и пары чайных ложечек майонеза. Впрочем, каждый сходит с ума по-своему. По своему личному, сугубо индивидуальному рецепту. Вот, скажем, мне пришла же в голову мысль: закурить в этой кузнице здоровья, в этой житнице счастья и хорошего настроения, от чего у моего, непонятно откуда взявшегося, собеседника появилась причина для новой порции нравоучений, которой он без колебаний воспользовался.
