Джулиан Феллоуз - Снобы
– Кажется, я не попадала в Фелтхэм в это время года. Должна бы, но не помню. Тут очень мило, не правда ли?
Чарльз улыбнулся.
– Добрый старый Фелтхэм, – сказал он.
– Тебе бы здесь пожить. Привести в порядок. Перевезти обратно часть вещей.
Он едва кивнул:
– Я думаю, мне будет немного одиноко, если я застряну здесь сам по себе. Не думаешь? Но идея неплохая.
– Ах, Чарльз…
Несмотря не весь цинизм, с которым она приступала к этой миссии, Эдит снова стала жертвой собственных оправданий. Как Дебора Керр в «Король и я», насвистывая веселую мелодию, чтобы придать себе храбрости, ей удалось заставить себя поверить в то, что она была романтической героиней, утратившей любовь, а не эгоистичной девушкой, которой до слез жалко былого комфорта и хочется обратно в теплый дом. На глаза ей начали наворачиваться слезы.
Может показаться странным, но только сейчас Чарльз в полной мере осознал, что она определенно пришла попытаться вернуться к нему. До этого момента он все еще размышлял, не приехала ли она потому, что у нее есть какие-то пожелания относительно сроков или финансовой стороны дела. Из-за полного отсутствия тщеславия ему далеко не сразу удалось прийти к очевидному выводу, и он думал, что, может быть, она хочет, чтобы он согласился на что-нибудь, пока адвокаты не сумели его отговорить. Это его не обижало, но если все обстоит именно так, то ему очень хотелось скрыть от нее, насколько он несчастен. И из уважения к ее чувствам, и из (вполне позволительной) гордости. А сейчас до него вдруг дошло, что дело совсем не в этом, и у него похолодело внутри. Она хочет к нему вернуться.
Несмотря на всю свою простоту, идиотом он не был. Рассуждая так же, как в тот вечер, в Бротоне, у себя в кабинете, он понимал, что не стал интереснее с тех пор, как она от него ушла. Он также подозревал, что мир шоу-бизнеса ей не слишком понравился, по крайней мере не на каждый день. Так же как год во грехе позволил Эдит получше понять, из какого теста слеплен Саймон, два года брака и год в разлуке помогли Чарльзу составить представление об Эдит, лучше узнать ее. Он знал, что она arriviste и дочь arriviste. Он видел вульгарные ее стороны так же четко, как и ее достоинства, которых, несмотря на комментарии леди Акфильд, все еще находил в ней немало. И еще он знал, что если сделает хоть шаг ей навстречу, все будет решено.
Он смотрел на сгорбленную фигурку, пытающуюся нацедить хоть немного тепла из обогревателя. Ее пальто было какого-то верблюжьего цвета и довольно дешевое на вид. Суждено ли этой грустной маленькой фигурке, этой «белокурой куколке», как выражалась его мать, стать следующей маркизой Акфильдской? Чтобы ее портрет написал какой-нибудь равнодушный специалист по коробкам для шоколадных конфет, и его повесили рядом с Сарджентами, Ласло и Берлеями прошлых поколений? Есть ли в ней качества, которые позволят ей в этом преуспеть?
Но пока он смотрел на нее, она вдруг показалась ему такой беззащитной, с ее ярким макияжем и в пальто из универмага; пытаясь обворожить его, она между тем выглядела какой-то нелепой, и его захлестнула волна жалости, а за ней и любви. Неважно, подходит она на эту роль или нет, и насколько ограничены ее чувства, и какими бы ни были ее мотивы, он знал, что он, Чарльз Бротон, не может допустить, чтобы из-за него эта женщина была несчастна. В двух словах, он был не способен причинить ей боль.
– Ты счастлива? – медленно произнес он, зная, что эти слова будут для нее разрешением вернуться к нему, снова войти в его жизнь.
И услышав эти слова, Эдит поняла, что ее помиловали. Несмотря на все трудности с Саймоном, со свекровью, с газетами, с луной и звездами, она может теперь снова стать женой Чарльза, если захочет, – и, что не особенно удивительно, учитывая все обстоятельства, она этого хотела. На секунду ей чуть не стало плохо от облегчения, но так как ей не хотелось показаться слишком нетерпеливой, она выждала минуту и потом заговорила, намеренно подчеркивая момент многозначительной паузой. Убедившись, что они оба с нетерпением ждут ее ответа, она осторожно подняла заплаканные глаза и сказала: – Нет.
ЭПИЛОГ
Smorzando <>
Насколько я помню, когда месяцев через семь после примирения с мужем Эдит родила дочь, особых разговоров не последовало. Конечно, многие, особенно ее мать, вдоволь порассуждали о том, как их застало врасплох, что Эдит разрешилась от бремени «так ужасно рано». Честно говоря, миссис Лэвери несколько переиграла, настаивая, что просидит в больнице всю ночь ввиду «опасности преждевременных родов», что, естественно, послужило материалом для двух-трех анекдотов, рассказанных за ужином, но никто ничего не имел против. Вот такие старые песенки на новый лад до сих пор поются в Обществе в таких случаях, и меня это порядком умиляет. Это скорее традиция, чем ложь, и вреда от нее никакого. Важно, что родилась девочка, и потому никаких недоразумений в будущем не предвиделось.
Даже леди Акфильд, обычно такая осторожная, не сдержалась и выдала свои чувства, что бывает с ней крайне редко.
– Мальчик или девочка? – спросил я, когда она взяла трубку.
– Девочка, – ответила она. – Какое облегчение! – И тут же добавила, но все-таки недостаточно быстро: – Они обе чувствуют себя очень хорошо.
– Да, это облегчение, – поддержал я, включаясь в игру.
Не имело смысла винить ее за то, что она осталась верна предрассудкам ее класса. Раз младенец не мог унаследовать великолепный и несравненный Бротон благодаря тайным законам высшего сословия, которые даже мистер Блэр, сколько бы ни трубил о правах женщин, не счел нужным менять, он уже не представлял опасности и мог жить спокойно. Так как все трое родителей были светловолосые и голубоглазые, у девочки не было шансов оказаться «не той масти», и до сих пор она ни в чем как будто особо на Саймона не походит, пусть он и продолжает, естественно, считать, что это его ребенок, – хотя в таких вещах никогда невозможно быть уверенным полностью. По крайней мере не прибегая к анализу ДНК, на что ни один из тех, что значатся в «Дебретт», не пойдет ни в коем случае – из страха перед тем, какие открытия это может сулить. Однажды некий гостивший в Бротоне иностранец, не знакомый с великолепной максимой времен короля Эдуарда – о том, что не стоит «обсуждать, на кого похож чужой ребенок», – спросил меня, не думаю ли я, что она пошла в Чарльза. Может, мне и показалось, но в комнате на мгновение как будто стало тише. Я кивнул: – Верно. Она совсем не похожа на Эдит. Чем заработал особенно теплый взгляд своей хозяйки. Самое забавное, что когда я получше присмотрелся к малышке, которая как раз училась ходить, то заметил – она и в правду в чем-то с ним схожа. Хотя, может быть, это были не черты, а скорее выражение. Может показаться странным, но с годами Чарльз настолько полюбил эту девочку, что младшие дети жаловались, будто он во всем ей потакает. И еще меньше логики в том, что постепенно она стала любимой внучкой леди Акфильд; это только подтверждает старинную поговорку о том, что чужая душа – потемки. В любом случае, спустя всего чуть больше года леди Бротон родила второго ребенка, на этот раз мальчика. В честь нового виконта Натли жгли костры и устраивали чаепития в Норфолке и Суссексе, и по чести сказать, всех уже совершенно перестало волновать, кто именно был отцом маленькой леди Энн.
