Людмила Бояджиева - Сладкий роман
Темная, тяжелая туча, распластавшаяся над горизонтом, давила солнце, стремясь загнать за верхушки холмов. И в последний прощальный момент оно послало отгоревшему дню пучок ярких, протянутых нам лучей. Золотые полосы веером лежали на сизой туче, пронизывая воздух каким-то ненастоящим, театральным светом.
— Как на картинке, — деликатно заметил Рудольф. — Извольте следовать в большую столовую, ужин ждет. Багаж поднят в комнаты хозяев.
Мы переглянулись, — неужто и впрямь безумие продолжается?
В нарядном зале с четырьмя высокими окнами преобладали винно-вишневые тона. Шелковые обои, бархатные шторы и обивка мебели, очевидно, недавно обновлялись, сохранив изначально заданный стиль. Стол под белой скатертью длиной не менее трех метров накрыт на две персоны. Искрящиеся серебром и хрусталем приборы возвышались на противоположных концах вытянутого прямоугольника, по центру которого шла соединительная линия из вазонов с гранатовыми георгинами и пятисвечными подсвечниками. Прямо над столом насквозь играла алмазным сиянием тяжелая гроздь люстры.
Майкл остановился в дверях, растерянно оглядев парадное великолепие своей столовой.
— Пожалуй, мне стоит переодеться, — наконец заметил он.
— Мне тоже. Только придется попросить радиотелефон, чтобы хоть как-то переговариваться во время трапезы.
…Я заняла комнату, уже знакомую по предыдущему визиту. Майклу были отведены апартаменты рядом. Мы чинно разошлись по своим покоям, обменявшись за спиной Рудольфа тоскливыми взглядами.
Я раскрыла дорожную сумку. Собственно, кроме ночного белья, плаща и нарядной блузки, у меня ничего не было. Но блузка претендовала на многое. Возможно, она взяла бы на себя смелость заменить вечернее платье в шикарном ресторане, если бы представилась такая необходимость. Черный обтягивающий бархат закрывал левую руку и плечо, оставляя праву часть обнаженной. Игривая асимметрия, намекающая на незавершенность процесса раздевания. Правда, моя узкая юбка из плотной шерсти не очень подходила к верху, но не будем же мы, право, танцевать…
Расчесывая волосы и подкрашивая губы, я избегала смотреть в глаза своему отражению — так же, как и Майкл, я боялась потерять вселившееся в меня безумие.
В столовой незнакомый стройный официант суетился над нашими приборами, переставляя их в центр стола.
— Благодарю, вы очень любезны, — двинулась я к фрачной спине и остолбенела, — из «декора» крахмальной белой рубашки и фрачной пары с надлежащими деталями атласного жилета и белой «бабочки», на меня смотрело лицо Майкла. Сумасшедшего Микки. До смешного, до хохота, до спазмов в животе мне нравилось это носатое лицо в живописных бронзовых кудрях, эти дрогнувшие и замершие губы и глаза! У Микки были каштановые глаза увидавшего свою хозяйку сеттера.
— Да что с тобой? — усадив меня на диван, Майкл принес стакан воды, а я все не могла остановиться, хохоча и утирая слезы. — Это мой концертный фрак… Я всегда так одеваюсь… К американским гастролям сшил новый…
— Во-волосы! — не унималась я, пытаясь взъерошить аккуратную укладку. — Ты похож на Дастина Хоффмана в фильме «Тутси», когда он изображает даму!
— Отличный малый, я видел этот фильм. Но ты же сама запретила стричься. А я расчесал их мокрой расческой.
— Глупый, глупый, сумасшедший, дурной, невозможный Микки. — Я крепко держала его за уши. — Я обожаю твои невероятные локоны (я чмокнула его в лоб), твои преданные глаза (чмокнула в глаза), твой умный нос и… (Майкл подставил губы, но я ухитрилась попасть в «бабочку») — и все твое фрачное великолепие!..
Рудольф, по-видимому, все это время стоявший за дверью, вошел сразу после моей финальной реплики, как лакей в хорошо отрепетированной сцене с объявлением: «Кушать подано!».
Милый старик, он собирался прислуживать нам, представив бутылки вина сказочной коллекционной ценности, хранимые старым бароном для особо торжественных случаев. Наш случай был именно таким и мы поспешили продегустировать напитки, путаясь в тостах и ролях. Как это, действительно, понимать? Хозяева поместья, мужчина и женщина, сидят рядом, словно под электродугой, боясь прикоснуться друг к другу и рассеянно ковыряя предлагаемые блюда. Проще было бы, действительно, разместиться по концам стола, перебрасываться любезными репликами и, позевывая, делать вид, что мечтаешь о сне.
— Рудольф, мы благодарны вам за внимание. Поверьте, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы этот дом процветал… — дипломатично начала я, но заметив искру иронии в глазах старика, тут же добавила. — Вы можете быть свободны до завтра.
Дворецкий положил на стол связку ключей, снабженных костяными табличками.
— Здесь указаны названия всех жилых комнат. Дубликаты хранятся только у меня, как и ключи от остальных помещений…В котором часу подавать завтрак?
— Мы завтракаем просто — кофе, тосты. Я предупрежу вас, как только проснусь. Пока ещё рано говорить о четком распорядке дня, — продолжала я роль хозяйки. — Все определится чуть позже.
Но как только за Рудольфом закрылась тяжелая дверь, мы бросились друг к другу, будто не виделись целый год.
— Госпожа! — Майкл поднял над головой связку ключей. — Пойдем?
Словно привидения, вернувшиеся в родные стены из другого, далекого мира, мы начали обход замка. Темные анфилады комнат, затянутые чехлами сумеречные люстры, лаковый глянец картин в полумраке, десятки дремлющих вещиц, которые предстояло рассмотреть и приласкать. Мы пытались основать целовальный ритуал, знаменуя объятием каждую новую комнату, но вскоре поняли, что нерационально тратим время.
— А где здесь прячется тот старичок-клавесин? — огляделся Майкл.
— Это на втором этаже, бежим, я знаю! Интересно, вспомнит ли ноты сраженный безумием Микки?
Новый Микки играл не хуже прежнего, особенно, когда я пододвинула под его фрачный зад специальный стульчик. Я сразу узнала тему из «Травиаты», звучавшую так, будто её написали для кукольного театра.
— Не понравилось? — Майкл осторожно опустил крышку, встревоженный моей печалью.
— Я не Мари Дюплесси, о которой написал пьесу влюбленный Дюма, и не та певица, чей голос вдохновил Верди… А портрет на стене не мой, а Клавдии фон Штоффен… Дикси нет — одно лишь отражение, эхо, пустой звук…
Майкл метнулся к портрету — лицо Клавдии выступало из романтической мглы, с избытком клубящейся в темных углах картины. Синие глаза смотрели пристально и насмешливо.
— Невероятно! Я бы присягнул, что писали с тебя, подделываясь под исторический стиль.
