Тереза Ревэй - Жду. Люблю. Целую
— Что вы имеете в виду? — произнес он наконец.
Разбив резким движением кусок вывески, Феликс отшвырнул ее обломки. Звук их падения эхом отозвался в обезображенном зале.
— Я Феликс Селигзон. Наследник семьи Линднер. Законный владелец этого здания.
Парень побледнел. Он прикусил губу, и злобные огоньки зажглись в его глазах.
— Не факт, что вам удастся вернуть все это себе.
Нехорошее предчувствие охватило Феликса. Уверенность парня вызвала у него недоумение. Он решил, что это один из проклятых нацистских подголосков, тосковавший по славным временам, когда они маршировали на парадах в коричневых рубахах и коротких штанах, махая факелами и прославляя расово чистую Германию. Эти парни оскорбляли его в школе, бросали в него камни, называли грязным ублюдком. Их с колыбели воспитывали в духе национал-социализма. Такие сорняки будут прорастать еще долго.
— В отличие от того, что происходило при Адольфе Гитлере, падали, которую такие типы, как ты, называете фюрером, теперь все решается справедливым судом. — Феликс с презрением сплюнул. — И я выиграю, можешь быть уверен. И этот нацистский подонок, который сбежал в Баварию, мне не сможет помешать!
Аксель смотрел на Феликса Селигзона, словно увидел выходца с того света. Его дядя рассказывал о нем. Он знал, что Феликс вернулся в Берлин. Удивительно, что они до сих пор не встретились у Макса. Он был моложе, чем представлял Аксель. Несмотря на то что костюм был покрыт пылью, Селигзон выглядел элегантно, как благополучный человек. Он держался высокомерно, и в его взгляде можно было прочитать снисхождение. Сам Аксель то испытывал желание разбить ему лицо, то становился странно равнодушным, пытаясь увидеть ситуацию со стороны и посмеяться над ней. Они стояли друг против друга среди развалин здания, к которому в одинаковой мере были привязаны, правда, по разным причинам, и никто из них не был уверен, что русские, которые уже полностью блокировали дороги, ведущие в город, не приберут к рукам Берлин, включая все, что в нем находится.
Аксель знал, что его отец жив, но в первый раз он услышал, как посторонний произнес его имя. У него было странное чувство, словно его отец восстал из небытия. Он опять вспомнил озабоченное лицо матери, когда она рассказала ему о том, что отец жив. В тот день она не поднималась с постели, поэтому заставила его сесть на край кровати, что он сделал скрепя сердце. Он узнал, что его родители обменялись несколькими письмами и что его отец живет в предместье Мюнхена. Хотел ли он ему написать? Восстановить связь после стольких лет разлуки? Аксель был совершенно сбит с толку. Это его встревожило и одновременно успокоило. Трибуналы продолжали выносить приговоры. До сих пор он украдкой продолжал читать статьи об этом в поисках имени своего отца среди осужденных, не зная, хотел ли он найти его имя. Он потряс головой, словно терял сознание. Пока он ничего не хотел слышать о Курте Айзеншахте. Слишком много ядовитых воспоминаний возникло в его голове. Тогда, посмотрев на суровое лицо дяди Макса, Аксель вышел из квартиры и, сунув руки в карманы, стал бесцельно бродить по городу.
— А ты не догадываешься, кто я такой? — спокойно спросил он.
Феликс посмотрел на него с презрением. Он ободрал руки, когда крошил вывеску, и они горели огнем. Он удивился — парень не реагировал на его агрессивность. Скорее всего, он был из тех, кто постоянно искал ссоры. Разве их не этому учили в их Гитлерюгенде? Побеждает сильнейший. Всегда.
— Не знаю и знать не хочу, — грозно сказал он.
— Я сын того нацистского подонка, который купил Дом Линднер у твоей матери, — вызывающе бросил тот, вскидывая голову. — И я его наследник, как и ты наследник своей матери.
Это была перчатка, брошенная прямо в лицо сопернику, и этот вызов удивил самого Акселя. Гнев и горячность охватили его. Он не мог не бросить вызов этому Феликсу Селигзону, такому уверенному в своем праве на это здание, амбициозному и высокомерному. Аксель смотрел на него со смешанными чувствами: он ощущал на своих плечах непомерный груз вины своего отца и тягостных воспоминаний, которые вроде бы уже и стерлись из его памяти, но надо было появиться Феликсу Селигзону, чтобы они снова вернулись. Но, несмотря на глубокую неприязнь, Аксель понимал, что этот человек, родителей которого когда-то считали врагами, паразитами и недочеловеками, был прав: настанет день, и Дом Линднер снова будет принадлежать ему. Возможно, это случится не скоро, но обязательно случится, какие бы препятствия этому ни чинили такие люди, как Курт Айзеншахт. Потому что именно ради этого такие люди, как Макс фон Пассау, рисковали жизнью, и потому что надо восстановить это пепелище, и потому что это правильно.
Теперь настала очередь Феликса почувствовать растерянность. Не против такого противника он боролся. Его доселе невидимый враг внезапно предстал перед ним в образе его ровесника — молодого паренька, на чьих щеках лишь недавно появилась щетина, в то время как Феликс хотел противостоять человеку, принадлежащему тому проклятому поколению, которое оставило Германии отравленное наследие, поколению, уничтожившему его семью. Нет, его враг не имел права быть таким: с испачканными чернилами пальцами, с взлохмаченными волосами и по-детски недовольной физиономией, странным образом напоминающей ему лицо его двоюродной сестры Наташи.
— Так это из-за тебя! — сказал он вполголоса.
— Что ты имеешь в виду?
— Макс скрыл от меня, что твой отец купил Дом Линднер. Ложь во благо, — произнес он с иронией. — Теперь я понимаю. Он просто хотел тебя защитить. И все-таки не мог же он не понимать, что наши пути пересекутся, рано или поздно!
— Я не нуждаюсь в том, чтобы меня защищали! — воскликнул Аксель. — Я сам могу за себя постоять, что и делаю уже давно.
Было в это мгновение что-то такое юное и хрупкое в его взгляде, что вызвало у Феликса горькую улыбку.
— В этом мы с тобой одинаковы.
Вдруг раздался хрип громкоговорителей. С тех пор как русские прекратили подачу электроэнергии от расположенных в их зоне электростанций, жители Западного Берлина лишились возможности слушать радио. Это прибавило работы техникам радиостанции RIAS. Чтобы не лишать людей права на информацию, зачастую жизненно важную для них, по улицам в американском секторе стали разъезжать автобусы с громкоговорителями, останавливаясь то в одном, то в другом месте, собирая вокруг себя толпы слушателей.
Молодые люди инстинктивно повернули головы и напрягли слух. Когда через несколько минут автобус поехал дальше, они снова посмотрели друг на друга. В их глазах было одно и то же удивление.
