Кристин Ханна - Светлячок надежды
– Честно говоря, мы не знаем, – ответил доктор Бивен. – При травмах головного мозга прогнозы делать сложно. Она может очнуться и дышать самостоятельно, а может дышать самостоятельно, но не очнуться. Или не сможет дышать без аппарата. Когда закончится действие лекарств, температура тела вернется в норму, мы точнее оценим активность работы мозга. – Он скользнул взглядом по их лицам. – Как вы знаете, ее состояние было очень нестабильным. Несколько раз останавливалось сердце. Это не показатель ее шансов, но это вызывает тревогу. – Он закрыл карточку пациента. – Встретимся завтра и снова все обсудим.
Мара посмотрела на отца.
– Я хочу привезти ее плеер… Тот самый, что дала ей мама. Может, если Талли услышит музыку… – Она умолкла. Надежда такая опасная вещь, такая эфемерная и хрупкая, что не укладывается в рамки произнесенных вслух словесных конструкций.
– Девочка моя, – сказал отец, стискивая ее плечо.
Мара вдруг вспомнила, какой защищенной всегда чувствовала себя, когда была «его девочкой».
– Помнишь, как они веселились под «Танцующую королеву»? – Она попыталась улыбнуться. – Им было так хорошо.
– Помню. – Голос у него дрожал. Мара поняла, что у отца перед глазами та же картина: мама и Талли сидят рядышком на террасе, даже когда все стало совсем плохо и мама была бледной и прозрачной, как лист бумаги, и слушают музыку восьмидесятых и подпевают. Отец на секунду отвернулся, затем с улыбкой посмотрел на Мару. – А швейцар пустит тебя в ее квартиру?
– У меня есть ключ. Мы с Паксом съездим и привезем плеер. Потом… – она посмотрела ему в глаза, – можем поехать домой. Если ты не возражаешь.
– Возражаю? Мы вернулись на Бейнбридж ради тебя, Мара. После того как ты ушла, я каждую ночь оставлял свет включенным.
Час спустя Мара с Паксом сидела в такси, которое двигалось в сторону набережной.
– Мы что, нанялись? – спросил Пакс, развалившись на сиденье рядом с ней. Он обнаружил торчавшую из воротника черной футболки нитку и тянул за нее, наматывая нить на палец, пока воротник совсем не отвис.
За восемь кварталов, которые они проехали, Пакстон задавал Маре этот вопрос не меньше десяти раз.
Она не отвечала.
– Я хочу есть, – бубнил он. – Сколько денег тебе дал твой старик? Может, остановимся по пути у закусочной и купим гамбургер?
Мара не смотрела на него. Оба прекрасно знали, что денег, которые дал отец, хватит на гамбургер и что Пакстон потратит все, до последнего цента.
Такси остановилось перед домом Талли. Мара наклонилась вперед, расплатилась с водителем и вслед за Пакстоном вышла из машины. Ее окутал прохладный вечерний воздух. Синее небо постепенно темнело.
– Не понимаю, зачем это нужно. Все равно она ни черта не слышит.
Мара махнула рукой швейцару, который при виде их с Пакстоном нахмурился – как и почти все взрослые. Потом повела Пакса через мраморный вестибюль к облицованному зеркалами лифту. На последнем этаже они вышли из кабинки и направились к квартире Талли.
Мара отперла замок и распахнула дверь. Тишина внутри была непривычной. У Талли всегда звучала музыка. Включив свет, Мара пошла по коридору.
В гостиной Пакс взял стеклянную статуэтку и принялся вертеть в руках. Мара чуть не сказала: «Осторожно, это авторская работа», но вовремя прикусила язык. Критика Пакса никогда не доводила до добра. Он был чувствительным, даже нетерпимым и заводился с пол-оборота.
– Я голодный, – сказал Пакс. Ему уже стало скучно. – Кажется там, в конце квартала, «Рэд Робин»? Чизбургер тоже подойдет.
Мара с готовностью протянула ему деньги, лишь бы поскорее остаться одной.
– Тебе принести что-нибудь?
– Нет. Не хочу.
Пакс схватил выданную Джонни двадцатку. Когда он ушел и в квартире снова стало тихо, Мара подошла к кофейному столику с разбросанными стопками почты. На полу рядом с ним лежал последний номер журнала «Стар», раскрытый на той самой статье.
Колени у Мары подогнулись. Вчера вечером Талли читала журнал перед тем, как сесть в машину. Вот оно, доказательство.
Мара отвела взгляд от этой улики своего предательства и двинулась дальше. Увидев, что станция для «айпода» в гостиной пуста, Мара прошла в спальню Талли и огляделась. Рядом с кроватью тоже ничего. Тогда она заглянула в большую гардеробную Талли и замерла.
Вот, примерь это, Мара. Ты в нем как принцесса. Я люблю наряжаться, а ты?
Ощущение вины клубилось вокруг нее, словно черный дым. Мара вдыхала его запах, чувствовала, как он касается ее обнаженной кожи, вызывая мурашки. Она опустилась на пол – ноги отказывались ее держать.
Он тебя погубит. Последние слова, сказанные Талли в тот ужасный декабрьский вечер, когда Мара предпочла Пакса всем остальным, кто ее любил. Она закрыла глаза, вспоминая. Неужели прошло всего девять месяцев с тех пор, как папа и Талли ворвались в ее комнату в общежитии? Казалось, что минула целая жизнь. Пакстон взял ее за руку и увел в снежную ночь, смеясь… смеясь и называя их…
…Ромео и Джульетта.
Поначалу это выглядело очень романтично: «мы против них». Мара бросила колледж и переехала в запущенную квартиру, которую Пакстон снимал с шестью другими молодыми людьми. Она располагалась на пятом этаже в кишащем крысами доме без лифта на Пайонир-сквер. Но ей тогда было безразлично, что электричество и горячая вода в квартире бывали редко, а спуск в унитазе не работал. Главное, что Пакстон любил ее и они могли провести ночь вместе, приходить и уходить, когда им захочется. Ее не волновало, что у него нет ни денег, ни работы. Когда-нибудь его стихи сделают их богатыми. Кроме того, у Мары были деньги. Она положила на счет в банке все, что ей подарили в честь окончания школы. Во время учебы в колледже отец давал ей достаточно денег, и она не трогала свои сбережения.
Все начало меняться, когда банковский счет Мары опустел. Пакстон решил, что марихуана – «отстой», а метамфетамин, а иногда и героин – это «то, что надо». Из кошелька Мары стали исчезать деньги – так, по мелочи. Она никогда не была на сто процентов уверена, что это дело рук Пакса, но деньги всегда кончались быстрее, чем она рассчитывала.
Мара все время работала. Пакстон не мог, да и не стремился удержаться на одном месте, потому что ночи ему были нужны для того, чтобы читать свои стихи в клубах, а дни, чтобы сочинять их. Она была счастлива в роли его музы. Первой ее работой стало место ночного портье в убогом отеле, но это продлилось недолго. Потом Мара меняла одну работу за другой, нигде не задерживаясь.
