Кристин Хармель - Забвение пахнет корицей
– Жакоб постоянно присутствовал во всех сказках бабушки, – шепчу я, не сводя глаз с королевы и ее факела, того самого. Сколько же раз я скользила по нему взглядом, когда была в Нью-Йорке на практике, не узнавая королеву из сказок Мами и даже не догадываясь, что это она.
Оторвав взгляд от статуи Свободы, я внимательно оглядываюсь, рассматриваю людей у заграждения, сначала слева, потом справа. На набережной просто море туристов, даже сейчас, холодным осенним днем, под пронзительным, дующим с моря ветром. Сначала мне кажется, что это безнадежно – разве можно отыскать его среди такой толпы.
Гэвин молчит – видимо, понимает, что я целиком ушла в себя. Он явно переживает, что я, скорей всего, ошиблась, надеясь найти здесь Жакоба, и деликатно берет меня за руку. В ответ я стискиваю его руку с такой силой, что сама удивляюсь. Я хочу, чтобы он был со мной.
И уже сама собираюсь сказать, что ошиблась, как вдруг вижу его. Не выпуская руки Гэвина, я быстро шагаю направо, к ряду стоящих вдоль ограждения скамеек. Не знаю, почему я так уверена, что это именно он, Жакоб, – еще до того, как вижу его лицо. Рядом с ним костыли, пальцами он ритмично барабанит по заграждению – в точности, как делает моя дочь, если задумается.
– Это он, – говорю я Гэвину.
Человек сидит лицом к статуе Свободы, смотрит на нее так пристально, словно не может отвести глаз. У него белые как снег волосы, немного поредевшие на макушке, и длинное темное пальто. В его облике мне чудится что-то царственное. «Принц», – шепчу я, больше себе, чем Гэвину. Когда до него остается всего несколько метров, он внезапно оборачивается и смотрит на меня, и в это мгновение последние сомнения бесследно тают. Это Жакоб.
Он замирает, чуть приоткрыв рот от изумления. Я тоже застываю на месте, и мы долго всматриваемся друг в друга. Меня поражает его сходство с Анни – все ее черточки, из-за которых Роб однажды поставил под сомнение свое отцовство, я вижу здесь, на его лице. Тот же тонкий нос с легкой горбинкой. Та же ямочка на подбородке. Тот же высокий, царственный лоб. Я узнаю и еще кое-что: за стеклами очков в темной оправе у него мои глаза, цвета морской волны, с золотистыми искорками, Мами всегда говорила, что больше всего на свете любит в них смотреть.
– Жакоб Леви, – негромко произношу я, и это не вопрос, а утверждение, ведь я уже знаю. Гэвин, стоящий рядом со мной, крепче стискивает мне руку. Мне ясно, что и он понял, на какую-то минуту позже, чем я, как велико сходство между Жакобом и моей дочерью и что это означает.
Жакоб медленно кивает, не отрывая от меня взгляда.
– Я Хоуп, – представляюсь я и подхожу на шаг ближе. – Я внучка Розы.
Его глаза наполняются слезами.
– Она выжила, – шепчет он.
Я киваю, и Жакоб приближается, впившись в мое лицо глазами. Высвободившись из руки Гэвина, я шагаю навстречу Жакобу, пока мы не останавливаемся друг против друга. Медленно, неуверенно, как во сне, он протягивает руку и касается моего лица. Я подхожу еще ближе, чувствуя, как он гладит меня по щеке рукой – грубой, узловатой, но при этом удивительно, невероятно нежной.
– Она выжила, – повторяет он.
А потом Жакоб обхватывает меня обеими руками, и я чувствую, как все его тело сотрясается от рыданий. Я обнимаю его и тоже даю волю слезам. У меня такое чувство, словно я держу в объятиях частицу прошлого, частицу, без которой картина моей жизни была неполной. Я сжимаю в руках любовь моей бабушки, самую большую ее любовь – но обретенную с опозданием на семьдесят лет. И – если только я не окончательно сошла с ума и сходство с дочерью и с моими собственными глазами мне не привиделось – я обнимаю сейчас собственного деда, о существовании которого никогда не знала.
– Она еще жива? – спрашивает Жакоб, освобождая наконец меня из объятий. – Роза жива?
В его речи слышится легкий французский акцент, Мами говорит очень похоже. Он продолжает держать меня за руки, как будто боится выпустить. Слезы текут и текут у него по лицу. Да и у меня щеки совсем мокрые.
Я киваю.
– Она перенесла инсульт. И сейчас в коме. Но она жива. Жакоб ахает и часто-часто моргает.
– Хоуп, – говорит он, – вы должны сейчас же отвезти меня к ней. Отвезите меня к моей Розе.
Глава 27
Жакоб отказывается даже зайти домой и собрать вещи – он настаивает, чтобы мы немедленно отправились на Кейп-Код, не теряя ни минуты.
– Я должен ее увидеть, – повторяет он, переводя беспокойный взгляд с меня на Гэвина и обратно. – Должен увидеть ее как можно скорей.
Я остаюсь с ним, пока Гэвин бегом несется за своим джипом, чтобы подогнать его сюда: Жакоб после операции на бедре быстро ходить не может. Мы ждем в северной части Бэттери-парка, прохаживаясь по улице, и все это время Жакоб так меня рассматривает, будто перед ним призрак. Мне хочется расспросить его о многом, но я жду возвращения Гэвина, чтобы он тоже услышал ответы.
– Вы моя внучка, – тихо говорит Жакоб, пока мы ждем. – Это так?
Я киваю медленно:
– Кажется, да.
Все это очень странно, я никак не могу избавиться от мыслей о человеке, которого всю жизнь называла дедушкой. Как-то все это нечестно по отношению к нему. Хотя, с другой стороны, он ведь с самого начала знал, на что идет. Это был его сознательный выбор – воспитывать мою мать как плоть от плоти своей.
– Моя дочь очень на вас похожа, – признаю я.
– У вас есть дочь? Я киваю:
– Анни. Ей двенадцать.
Жакоб берет меня за руку и заглядывает в глаза.
– А ваша мать – или отец? Ребенок Розы? Это был мальчик или девочка?
Меня впервые как обухом по голове ударяет мысль, как это трагично, что мама умерла, так и не встретив Жакоба, скорее всего, даже не догадываясь о его существовании. Сердце разрывается при мысли, что и сам Жакоб никогда не увидит ребенка, ради спасения которого он лишился всего.
– Девочка, – тихо отвечаю я. – Жозефина.
Дитя Иакова, которое следовало спасти, чтобы род продолжился. Вспомнив католическую церковь на выезде с 95-го шоссе, я поеживаюсь. Разгадка все время была рядом.
– Жозефина, – нараспев произносит Жакоб.
– Она умерла два года назад, – добавляю я, помолчав. – От рака груди. Мне очень жаль.
Жакоб издает сдавленный стон, точно раненый зверь, и немного подается вперед, как будто кто-то невидимый ударил его в солнечное сплетение.
– Господи, – бормочет он, выпрямляясь через несколько секунд. – Это такая потеря для вас, я соболезную.
Мои глаза снова наполняются слезами.
– А я соболезную вашим утратам. Даже не могу выразить, как мне жаль, что все так получилось.
