По льду (СИ) - Кострова Анна

— Ты хотел поговорить, — донесся до ее ушей голос Леши.

Миронов придвинул второй стул к койке и присел, опершись руками на спинку. Подбородок лег на ладони.

— Да, но… — Николай обратился к Ане. — Вы не могли бы оставить нас наедине?

Обращение на «вы» резало слух. Они были друг другу чужие. Аня выпрямилась и тыльной стороной ладони смахнула падающие на его одежду слезы. Ничего не сказав в ответ, на негнущихся ногах она направилась к двери. Хотелось кричать от несправедливости, подбежать к Николаю и хорошенько встряхнуть его. Хотелось спросить, как он мог выкинуть ее из сердца, как мог с арктической стужей и опаской взирать на нее. Так не должно было быть. Несправедливо. Больно. Невыносимо.

Выходя из палаты, Аня даже не обернулась: знала, что Николай на нее не смотрит. Когда дверь закрылась, Коля приподнялся и оперся на подушку, приставленную к изголовью больничной койки. Атмосфера в четырех стенах создавала внутреннее напряжение. Он желал быстрее выписаться и вернуться домой, тем более что после сканирования головного мозга врач все-таки одобрил перелет. Однако вылет из Владивостока был только завтра. А значит, нужно было пережить еще одну ночь. Время тянулось, словно резина, из-за бездействия. Навязчивые мысли осиным роем кружились в голове. Все, чего он желал, — это знать, как получил травму.

— Расскажи, как так вышло? — Николай отстраненно посмотрел на друга. В глазах читалась горечь.

Миронов перевел тему. Воспроизводить в памяти игровой момент было тяжело и ему.

— Может, ты поужинаешь? Кажется, тебе нужно набираться сил, чтобы быстрее восстановиться.

— Пожалуйста, не переводи тему. Мы дружим с тобой столько лет. Ты не можешь отказать мне в такой просьбе.

Леша правда не мог. Он дорожил дружбой с Колей. Оттягивать разговор было бессмысленно: все равно Николай поднял бы эту тему. Набрав в легкие больше воздуха, Миронов потер вспотевшие от волнения ладони и выложил истину. Рассказал про накаленную борьбу с «Викингами», про столкновение, удар головой о лед и… про Аню. Завидев Костенко с заплаканными глазами вчера и сегодня, Миронов счел своим долгом напомнить Коле о том, что тот состоит в отношениях.

— Ты бы помягче был с Аней. Все-таки она твоя девушка, пусть ты ее и не помнишь.

Ресницы вздрогнули в унисон с нижней губой. Николай сжал пальцами простыню и откашлялся. Невыносимо странно и неприятно было возвращаться к тому, кого он не помнил. Он ощущал вину за то, в чем был неповинен.

— Я не знаю, как вести себя с человеком, которого вижу впервые, — признался Коля, сжав пальцами переносицу. В затылке снова проявился болезненный спазм. — Такое ощущение, будто бы это был не я. У меня был уговор с отцом, который предполагал отсутствие отношений. В голове не укладывается, как я мог его нарушить.

Миронов натянуто улыбнулся, хотя вовсе не хотел. Приятного в их разговоре было мало: Николай вернулся к начальной точке. Заводские настройки Литвинова настораживали Лешу, но он верил в то, что реабилитация вернет все на свои места.

— Когда ты немного оклемаешься, то вспомнишь, — объяснил Алексей, похлопав себя по предплечью. — У вас такая большая любовь, что все в команде завидуют вам. Подтверждение моим словам ты можешь найти на запястье.

Светлые брови свелись к переносице. Нахмурившись, Николай в замешательстве поднял руку и закатал рукав больничной рубашки. Пройдясь большим пальцем по силуэту полумесяца, он потемнел. В глазах пряталось непонимание и собственное безрассудство. Кажется, был недоволен изувеченным участком кожи. В свете мигающей больничной лампы татуировка отдавала иссиня-черным цветом, а, когда Коля сжал пальцы в кулак, заиграла на сухожилиях.

— Что это? — спросил Николай, исподлобья глядя на друга.

— Ну, это была твоя идея. Ты по уши влюбился в Аню, нашего пресс-секретаря, что предложил увековечить ваши чувства на запястье. Кажется, на вашем языке это звучит как «до луны и обратно».

Николай прокашлялся, повернув голову в сторону окна. Взор упал на серый линолеум с мелкими вмятинами. Смущение проигралось вспыхнушими ярко-алыми щеками. Взглянув на татуировку еще раз, он попытался прочувствовать то, о чем рассказал Леша. Однако попытка была тщетной. В сердце была пустота, будто бы кто-то искоренил то, что все называют любовью. Коля сомкнул губы и искоса посмотрел на Миронова.

— Не помню и не понимаю…

— Что именно ты не можешь понять? — спросил Алексей.

— Если мы, как ты утверждаешь, пережили такую большую любовь, то я должен что-то чувствовать. Если у меня провалы в памяти, то почему сердце молчит при виде ее? — рука легла на грудную клетку. — Оно не дрогнуло. Когда она целовала меня, я не испытал трепета. Я не чувствую к ней ничего.

Миронов растерялся и не нашел, что ответить. За дверьми приоткрытой палаты стояла Аня, и вероятность того, что слова Николая долетели до ее ушей, была предельно высока. Метнув взор в сторону двери, Леша сглотнул и попытался собраться с мыслями. Врач пояснил, что реабилитационный период при ретроградной амнезии не будет легким и что близким стоит запастись терпением, но, честно говоря, первый день выдался крайне тяжелым.

— Время расставит все на свои места. Стоит только подождать.

Николай лишь пожал плечами. Не был уверен во времени, потому что не считал его лекарством. Однако сил оспаривать слова Леши не было: хотелось спать.

***

По приезде в таунхаус Николай привыкал к новым реалиям три дня. Едва самолет приземлился в аэропорту, Александр Юрьевич, сорвавшись с работы, встретил его в парковочной зоне. Коля сразу с непониманием взглянул на него: не помнил, когда у них успели установиться теплые отношения. В его памяти отец до сих пор был черствым и холодным. Но противиться объятьям не стал. Литвинов-старший проявлял неприкрытую заинтересованность к здоровью сына, говорил о реабилитации, предполагающей комплексную нейропротективную терапию, психотерапию и аутогенные тренировки. Изменения во взаимоотношениях с отцом нравились Николаю, однако он чувствовал себя чужаком в новой реальности.

Каждое утро Коля просыпался с лютой и всепоглощающей тоской по хоккею. Немыслимо было вставать с кровати и не спускаться в спортзал, чтобы потренировать мышцы. Неимоверно больно было сознавать, что утром и вечером не нужно собираться на лед, чтобы отточить навыки. Он часто брал коньки в руки и подолгу рассматривал каждый изгиб с горечью в глазах. Тосковал так, что сердце щемило. Добивали Николая кадры с прошедших матчей, где «Лисы» радовались победе, и награды на полках. Пальцами он проводил по дипломам лучшего бомбардира сезона в любительской лиге и МХЛ и поджимал губы от досады.

Николай, не смотрите на меня так. До конца сезона вы вне игры.

«Лисы» приезжали к нему периодически, чтобы скрасить его одиночество и поддержать. Моменты, которые он проводил с командой, были добрыми, радушными, искренними. После таких встреч тепло сменял холод. Пусть хотя бы так, на словах, но он ощущал косвенное присутствие хоккея в своей жизни. В его случае выбирать не приходилось. Нужно было довольствоваться малым. Рассказы о тренировках не давали ему превратиться в пепел.

Николай желал, чтобы он вспомнил хоть одну игру в Континентальной Хоккейной Лиге, однако мозг будто бы не хотел этого. Пять месяцев — достаточно долгий период. По словам тренера и команды, он значительно преуспел не только в хоккее, но и в любви. От последнего его коробило. Любовь? Разве это было возможно, когда Александр Юрьевич четко дал понять: хоккей или ничего? Разве Коля способен был поставить под сомнение слово отца? Под ударом ведь была страсть его жизни — хоккей.

В глазах плыло, а мозг кипел от переизбытка информации, когда Аня приходила в таунхаус и заводила беседу. Она рассказывала об их первой встрече, о разговорах в автобусе во время выездных серий, ночевке в палатках, прогулках на Комсомольском озере, первом поцелуе в кинотеатре… Но Николай молчал, все с тем же отстраненным видом взирая на нее. В этих беседах его голос не был воодушевленным, дыхание не сбивалось от ее прикосновений к его ладони и лицу. Сердце молчало, когда должно было кричать и разрываться от бесконечной любви.