Ева Модильяри - Черный лебедь
Эми спала под воздействием успокоительного, которое ей назначил педиатр накануне вечером. А я, еще в халате, сидела рядом в гостиной, где свет солнечного утра обволакивал меня своим успокаивающим сиянием.
С редким аппетитом я поглощала свой завтрак, который слуга сервировал на круглом столике возле окна, выходящего на террасу. Крахмальная фландрская скатерть, букет желтых розочек, кофе с молоком в серебряном кофейнике, чашки из прозрачного фарфора, хрустящий поджаристый хлеб, мед и джемы разных сортов – все это радовало глаз.
Овидий Декроли, сидящий напротив, потягивал кофе и бросал на меня обеспокоенно-заботливые взгляды. Его строгий серый костюм был слегка помят, лицо невыспавшееся, глаза усталые. Он прилетел из Женевы в Римини прошлой ночью, а рассвет встретил в комиссариате полиции, но худшее было уже позади. Неудачливый убийца оказался в руках правосудия, а возможно, и психиатров, которые займутся им после допроса.
– Я очень благодарна вам за вашу заботу, – сказала я, поглощая все без разбора. – Ваши телохранители меня просто спасли.
Декроли поставил на столик пустую чашечку и с веселым участием следил за моим неутолимым аппетитом.
– Вы действительно сразу его не узнали? – спросил он.
– Нет, конечно. Никогда не думала о нем, как о возможном участнике покушения, – ответила я. – И кроме того, он совершенно неузнаваем теперь. Это совсем не тот человек, которого я знала лет десять назад. То был солидный предприниматель, чванливый и богатый, который принимал у себя министров и всяких важных людей. А вчера на меня набросился опустившийся бродяга, бедный душевнобольной. Как я могла узнать в нем Луиджи Саворелли, который потребовал некогда мою голову у Лолы Монтальдо, и она ее подала ему на серебряном подносе?
Позавтракав, я перешла на уютный диван в гостиной. Декроли уселся рядом со мной. Нам еще многое предстояло обсудить.
В течение ночи прояснилось все это дело с бывшим торговцем автомобилями, которого с помощью Эмилиано я ввергла своей статьей в неприятности лет десять назад. С тех пор много воды утекло, и я давно забыла эту историю, уже похороненную в старых подшивках газет. Тем более я никогда не могла даже вообразить себе, что, считая меня причиной всех своих несчастий, этот человек может дойти до того, чтобы задумать убийство, осуществляя месть.
Теперь я снова вспомнила шумиху, вызванную моим расследованием, письма, полные злобы и грамматических ошибок, которые присылала мне в газету его жена. Этим угрозам в свой адрес я не придала тогда никакого значения. Гораздо больше меня взволновал тогда патетический жест жены бывшего компаньона Саворелли: букетик увядших гвоздик, связанных шпагатом, оставленный у привратника в издательстве с запиской:
«Благодарю вас за то, что я снова научилась верить в справедливость».
Я искала эту бедную женщину повсюду, но мне так и не удалось напасть на ее след. Если бы она согласилась, я бы охотно помогла ей и дальше, но, очевидно, она уехала в какие-то далекие края и там ждала конца земных дней, чтобы воссоединиться с доброй душой своего мужа.
Я была восстановлена на своей прежней работе и приняла неуклюжие извинения от редактора «Оридзонти», который говорил мне о «маленьком недоразумении», к счастью, разъяснившемся теперь, когда обнаружились подлинные факты.
Лола Монтальдо пригласила меня к себе на чашку чая, и я приняла приглашение. Это была интеллигентная, приятная на вид женщина, но ей не хватало чего-то, чтобы быть по-настоящему утонченной.
Лола начала издалека. Она показала мне коллекцию своих картин, среди которых было несколько действительно ценных, и поинтересовалась моим мнением относительно пирожных, приготовленных ее поваром, которого она считала подлинным мастером своего дела.
Словно бы случайно она коснулась в разговоре имени Саворелли. В самом ли деле он был такой мерзкий, этот тип, как я его описала? Я ограничилась тем, что напомнила ей все то, что было сказано в статье об этом коварном человеке, и добавила, что за свою жестокость и цинизм он уже понес заслуженное наказание.
К самой Лоле, сыгравшей определенную роль в моей реабилитации, я не испытывала никакой благодарности. Мне не нравилось ее поведение всевластной царицы, хоть я и вынуждена была согласиться, что Эмилиано был прав: Лола Монтальдо умела признавать свои ошибки. При этом у меня не было никаких иллюзий относительно искренности ее поведения. Я бы побилась об заклад, что при первом удобном случае она снова выбросит меня из издательства. Хотя, возможно, и без личной ненависти, а просто по привычке к вседозволенности, свойственной породе хозяев.
В тот же вечер я пересказала Эмилиано содержание разговора за чаепитием в доме Лолы. Я оживляла рассказ, изображая мимику и голос его сестры, а он от души смеялся.
– Ты хорошая подражательница, – похвалил он.
– Ты веселился бы меньше, если бы Лола узнала, что за всем этим кроется твоя лапа.
Эмилиано внезапно стал серьезным.
– Однажды она это узнает, – сказал он. – То есть узнает про нас с тобой, я хочу сказать. И будет вне себя, потому что она ужасно ревнива. Лола всегда терпеть не могла моих женщин.
Эмилиано оказался прав, но, пока он был жив, она, хоть и знала о наших отношениях, никогда не осмеливалась ничего предпринять против меня. В свое время это расследование наделало много шума, но прошли месяцы, годы, и я совершенно забыла историю с торговцем автомобилями.
Саворелли же лишился поддержки политиков и влиятельных друзей, а налоговый инспектор занялся его запутанной отчетностью, и тогда на свет выплыл облик типичного мошенника.
Несколько лет Саворелли отчаянно боролся, всеми средствами стремясь удержаться на плаву, но спасательные круги, за которые он хватался, лопались один за другим, и он снова опустился в ту илистую грязь, из которой и появился. Он разорился, жена с ним в конце концов развелась, детей суд оставил матери, после чего она вышла замуж вновь за пожилого, но вполне респектабельного господина, бывшего конкурента своего первого мужа.
В отчаянии, в котором пребывал Саворелли, его поддерживала только одна мысль, что он должен отомстить виновнице всех его несчастий. Поэтому он и решил убить меня. Первый раз перед моим домом, сбив меня фургоном, второй раз уже здесь, в Римини, где два телохранителя обезвредили его и передали полиции.
– Таким профессионалам было нетрудно обезвредить этого маньяка, – сказал Декроли. – Бессмысленные попытки выжившего из ума алкоголика, которому уже нечего терять.
– Но мы с Эми пережили немало страшных минут по его вине, – заметила я.
– Все кончилось, забудьте, – посоветовал Декроли. – Как вы себя чувствуете сегодня? – спросил он.
