Владимир Шибаев - Серп демонов и молот ведьм
– Кто такие свалились, с какой галереи? – наконец, вопросил прибывших из воздуха один важный адепт.
– Не разумим, то ест ми руски луди-собак, то ми щене подоба, добри хлопиц с окна не ходи, скоти зверски скот едно, – надулся сэр с Лондона.
– Минуту, минуту, господа суперинтенданты, – нервически радуясь, воскликнул Скирый. – А вот узнаю этих пара… парашютистов. Наши до конца концов. Вот этот, в черном плаще сволочуга, помню. Выдвиженец прошлого показа, юное дарование новой перформации – ты, зверская собака с ластами и в водолазном шлеме, ну?!
– Я! – радостно завопил определенный Горбыш и для похожести прошелся чуть вприсядку, лупя ладонями по плечам и коленям.
– Ну-ка поглядите в лист допуска, – распорядился Гриша. – Как по ведомости проходишь?
– Я? – растерялся вохр.
– Ну вот, все равно, допущен, – провел по списку пальцем вверх и вниз Гриша. – «Собака передвижная человек в ластах и кепке с гармонью. Он же: человек-грязь. Два раза по пятьсот фунтов».
– Чего фунтов? – насторожился вохр.
– Ну это ладно, – замял Мафусаил и спросил: – Пришел хорошо. А какую сейчас разрабатываешь концептуальную жилу?
– Сам ты жила, – огрызнулся вохр и обернулся к подсевшему со страха слесарю. – Я теперь… – понял, что недоумки требуют цирка, – человек-паук, клещ бандитского наркокапиталокоммунизма, – и взялся, трюхая полами плаща, бегать, прихрамывая, мимо табличек, туркая и сдвигая их. Камеры молниеносно сцапали его в объектив.
– А этот, – крикнул вохр, набегая коршуном на закрывшего голову руками слесарька. – Этот… моя добыча, тоже паучина, не хотит в наш рай взобраться и поиметь на халяву чего нет…
– Пустоты, космоса, наших парадоксом самосознания, – донеслось.
– Самоистязания хочет, до сахарной кости, – выплюнул маг Акынка, вспомнив прошлый позор. – Чтоб кожу на рожу натянули.
– Мечтает осуществить постановку Большого театра в Греции. Хор Терпсихор разрывает сознание человека-паука на лебедей раком и щуку фаршмаком, – прикинул Скирый. – Плюс старые боги грызут новых, и Зевес борется с Архистратигом за право первой ночи с либидо паука. По Петру Ильичу. Ага?! – воспалился проектом Мафусаил.
– Точно, – осторожно подтвердил работник охраны. – Самолет давай бизнес-классом, как люди. И не сухой паек. А то знаем…
– Ладно, ладно, крапленый мечтатель, – пожурил зарвавшегося паучка Гриша. – Садись по углам, послушай. А ассистент твой пока на выход, там пускай соки сосет, прислали поощрительно из-за бугров.
– Выйди-выйди, – толкнул паук слесарька коленом. – Посиди за дверкой, я скоро.
– Так движте к кончептуально зглавному зджверстфу… Что тот млади дивчина, годен на алтар прогрес распни? Или лепше други, таки як та… блади актрис брать?
Приподнялся на корточки Акынка и, путаясь глазами в подушках, сообщил:
– Прибежала дурашка ревмя. Спаси, мечется, от всех меня и мальчика Мишу. Завела себе сосуна бурого! – хохотнул акын. – Все отдам, все забирай. А чего у нее, кроме проблем и задержки? Спаси концептуально, спортсмены с железными боками хотят распять. Ну бред молочной коблы, ясно концептуально. Порошку уже не клянчит, сучара. Так я строго. Кончай, говорю, концептуально. Будешь на воскресном райке, куда сама собиралась, изображать блудницу в гробе, Марию с мандалиной. Голая в цветах, и ноги шире плеч чтобы, концептуально. А все будут плясать вакханально и плевать в тебя слюнь и камни. Ну, мелкие, щебень-гравий. Науровне амбулаторно. Ну, говорю, играй перморфанс как первое лицо, тогда лежбище тебя примет и сохранит. Отобьет от святого синклита в рожу.
– То ист прблем може, не до вяры, – скукожился пан Пшедобжски. – Джтвнэ празник, тлевиднье. Болши транслаци, гонорари… за бздура. То е надо думат ешче.
– Чего думать! – взъерепенился Акынка. – Я девку три месяца строил, дурью с руки поил, подводил к охмуриловке. Гони под роспись мильон иен, и к воскресенью девка будет загляденье, огурцом скакать. И голая, и с пупырками. А пробазланить в вашем сюре – упустим такой фольквер. Уже уперлась – в рай, в рай. Богу в душу. Все вы – туману насрете, а деловой – один… акын.
– Обсудим, обсудим, господин ХУ, – примирительно успокоил нервного мага Скирый. – Надо все же выстроить общую схему противостояния их железным объятиям… тенденцию трансцендентного осознания бытийной артикуляции в стихийной дисгармонии к парафразу слепого верительного акта распятия личного волевого онтогенеза в проклятии догматических парадигм.
– Ешь-моешь, – икнул Горбыш, тихо, на корточках, продвигаясь к выходу.
Но едва он сунул нос ближе к дверям, они хлопнули, распахнулись, и в ареопаг впорхнула замечательная практикантка, в пух и прах разряженная спонсорша и ненавистница кошачих Лизель.
– А ну пошли! – крикнула она магу ХУ.
– Куда?! – несколько испуганно бормотнул уже чуть заезженный сивка-бурка.
– Туда! На конезавод, – скорчив физиономию, капризно топнула кожаным шитым сапожком взбалмошная особа. – Жеребца твоего будем гонять в гриву.
– Что то жребец? – испуганно справился лондонский «пэр». – Руски дурак брудны?
– Которого подарю, – игриво погрозила пальцем особа, и маг ХУ тяжело поднялся с подушек, уже чувствуя на себе зубы зомби.
А вохр Горбыш за эту секунду благополучно выпрыгнул в коридор. Здесь ожидал его за дверью верный спутник, немного, правда, держащийся за бок, что объяснил цветисто получением каблуком от Лизкиных охранников, не заметив вовремя процессию и зазевамшись на корточках у дверной щели. Тут герои наши начали плутать по безбрежным помойкам, ощерившимся гипсовыми гигантами стройплощадкам и нарочно режущимся стеклом выгородкам торгово-художественного центра. Где-то под низкой балкой влепились они лбами о гипсового двуликого великана с туловом бронепоезда, одно вытаращенное на запад чело которого в бронзе было точно снято с областного памятника господину Ульянову, а другое – чугунное, с челкой и безумным взглядом под вытянутой вверх гипсовой лапой – сооружено из верха монумента, найденного солдатом-освободителем в штольнях лесной Тюрингии. Споткнулись они и об обвитый железной колючкой толстый канализационный шланг, на котором игривой надписью шутник вывел: «Газ туда, говно на зад», увидели еще, как две сцепившиеся голые, похоже, бабы, негра и белокурый, влезши в колесо, катаются по спортзалу, репетируя вопли: «Свобода земли – свобода от ношений. Гей лети матушка отец наше русь, тройка любящих птиц господних». Но поисковики срочно убрались, сунувшись, из этих зал.
Наконец в каком-то глухом углу им перегородил дорогу огромный медленно движущийся холст, пестро разрисованный… Вперед холста протиснулся осанистый мужик и крикнул:
