Пат Бут - Майами
— Схожу до джона, — сказала она, изобразила из последних сил ослепительную улыбку и удалилась.
— В этом месте дорога до джона равнозначна спасательным лодкам на «Титанике», — сказала Лайза. Роб совершенно не понял, что она имела в виду. Абдул ухмыльнулся.
— Не желаете ли отведать что-нибудь особенное? — спросил официант. Никто его не слушал. Блюда в «Меццанотте» были превосходными, но не в этом была его изюминка. Заказы вытягивались здесь, словно секреты в испанской инквизиции.
— Так вот какие завсегдатаи ресторанов в Майами, — сказал Абдул, оглядывая помещение, словно в поисках его сущности.
Лайза решила ему объяснить.
— Да, немножко странноватая публика. Более бешеная, изощренная, больше веселья и энергии. Испанские влияния придают всему евростиль, но вы можете иметь при себе и американские вещи, вроде мускулов и загара. Когда ты знакомишься с парнем, тебя интересует, какая у него лодка. Забудь про его автомобиль, про то, что он делает или думает. Все на поверхности, и это еще рейгановский материализм, и к едреной матери всякие там тонкие чувства и весь тот чувствительный хлам, который все остальные делают вид, что уважают. Это место находится на краю Третьего мира. Единственная вещь, которая волнует игроков, это успеть набить как можно туже карманы и не угодить при этом за решетку.
— Ха, — сказал Абдул. — Тогда я здесь не пропаду. У меня вполне длинная лодка и масса материальных вещей, хотя, возможно, мои чувства немножко чересчур утонченные.
— Я бы не стала держать пари насчет этого, — усомнилась Лайза.
Роб потягивал свою кока-колу. Его мозг был все еще немного затуманен шампанским из «Ньюс-кафе», и это усиливало ощущение нереальности. Он никак не мог сообразить, выиграл ли он в лотерею или потерял обе ноги до колена. Невозможно было сказать, хорошими или плохими были вещи, которые с ним происходили. Он знал только то, что зря отвязал свою швартовку в ночной темноте и что теперь плывет по течению. Его сознание, обычно необыкновенно аккуратный компас, растеклось в пространстве, и четкие различия между правильным и неправильным, казалось, безвозвратно расплылись. Он не знал точно, в какой момент все переменилось. Просто знал, что это произошло. Было ли это в тот день, когда он ответил на объявление Мери Уитни о поиске тренера по теннису? Или в тот момент, когда Криста вошла в контору по подводному плаванью? Или это было в вечер приема, когда Лайза и он занимались так безрассудно любовью в теннисном павильоне? Может быть, все это вместе тащило его вниз, в яму большого успеха, либо подталкивало кверху, к вершине возможной знаменитости. Он изо всех сил старался сохранить Бога на первом плане своего сознания, однако Бог все больше и больше выцветал среди миазмов неожиданных возможностей, богатства, о котором прежде и думать не смел Роб, и стремительной чувственности. Криста была безопасной, хорошей, милой… но была ли? А вдруг она была хуже всех, используя его в своих собственных целях, прикидываясь другом. Нет! Криста была чистой. Она была бесподобной в своей красоте и уверенности в своих силах. Он мог ей доверять. Более того. Он мог любить ее. Эта мысль колола его мозг, выпуская поток накопившихся эмоций. Он мог видеть ее лицо, спокойное, ясное, улыбающееся ему, не насмешливое. Он мог видеть ее длинное, загорелое тело, туго обернутое в гимнастический костюм, мышцы перекатывались под коричневой кожей, ее мягкие, светлые волосы. Он мог слышать легкий акцент верхнего слоя общества, слегка растягивающий гласные, обонять ее честный запах, ощущать, как ленивая улыбка играет на ее губах, и его сердце сильней билось в груди. Криста. Она в Ки-Уэсте, но вернется сегодня.
Однако рука на его бедре принадлежала не Кристе, а Лайзе. Криста была мечтой, иллюзией, запретной и недостижимой, а Лайза Родригес была плотью и кровью, здесь, сейчас. Она была пугающе, восхитительно реальной, путешествие в «эго» и икона, тело и лицо, которые не имели права быть такими совершенными, раз скрывали такую капризную душу. Лайза вожделела к нему. Каждое ее движение было приглашением к секретничанью любовников. Она душила его соком своей сексуальной привлекательности, и все могли это видеть. Все знали, что он был ее целью, неизвестный мальчик из ниоткуда, которого хотела супермодель, которым суперзвезда так плотно завладела. Это было удивительно еще и по другой причине. Он поддался на лесть. Было ли это странным? Ребята из колледжа не поверят ему. Ребята из церкви не захотят этому верить. Этого было слишком много, чтобы устоять. Он был хламом на снегу. Господь дал ему похоть и поместил его в тот возраст, когда похоть напоминает боль, гложущую и корежащую тело. Затем Господь показал ему Лайзу и заставил ее возжелать его, и дал ей все ухватки Змея из Эдема, пока, наконец, яблоко с древа не уронило свои соки прямо на него и не свело его с ума своим сладким ароматом. Уже он упал далеко от благодати, и сейчас ему грозила возможность упасть снова.
— Нравится тебе здесь? — шепнула Лайза и потерлась своей ногой об его ногу и послала свои пальцы пробежаться по его бедру. Он кивнул, хотя не знал, правда ли это, но потерялся в огромности процесса, каким бы он ни был. Ее груди вздымались и опадали на его глазах. Они скользили к вырезу ее платья, коричневые и крепкие, не скованные бюстгалтером, полные и безупречные. Он мог видеть начало соска, которое, и он знал это, она показывала ему нарочно. Он вспомнил, как он выглядел в лучах лунного света. Он торчал под его языком. Он наполнял его рот и мозг. Скользкий от его слюны, он блестел под ним, когда он входил в нее, и теперь он обещал сделать это снова. Он мог слышать, как он зовет его. О, Господи, она прекрасна. Он сглотнул. Он чувствовал, как пот выступил у него под мышками. Он почувстовал, что начинает твердеть. Он приподнял зад со стула, не зная, куда девать глаза. Сидящий напротив Абдул улыбался ему. Он услышал, как смеется Лайза, потому что она знала, что может сделать и что сделала. Ее рука легла крепче на его бедро. Ее нога теперь прилипла к нему.
— Вы уже все съели? — спросил официант. — Или вы все еще едите?
— Катись отсюда, — рявкнула Лайза. Но момент был испорчен. Он разбился вдребезги, как кристалл, под грузом банальности.
— Идиот, морон, — огрызнулась Лайза, когда официант в смущении отступил.
— И впрямь он оксюморон, — сказал Абдул.
— А?
— Оксюморон. Противоречие в терминах. Нет более мучительного парадокса, чем американский официант. Ваша страна ужасно боится даже намека на раболепность, и в результате плохой сервис вырастает до изощренности. Официанты эквивалентны служащим бензоколонок. Они существуют лишь для того, чтобы содействовать процессу заправки людей горючим, который рассматривается не как удовольствие, а как пожирающая время необходимость. Очки присваиваются, если это делают быстро, безопасно и с минимальными хлопотами. Ты «работаешь» над своей едой, и тебя нужно поздравить, если ты «закончил» свою работу, и затем ты бросаешься на углеводы, и это единственная вещь, в которой американцы заинтересованы так или иначе. Если ты расслабишься на секунду, чтобы поговорить или дать возможность поработать пищеварительным органам, то твою тарелку выхватывают у тебя из-под носа, словно речь идет о спасении твоего здоровья.
