Николь Фосселер - Звезды над Занзибаром
Итак, в это лето у Эмили самой большой заботой была проблема отлучения малютки Розы от груди — давно лелеемая ею мечта кормить грудью своих детей воплотилась наконец в жизнь, — и именно это ей рекомендовал их домашний врач. Доктор Гернхардт придерживался современных взглядов на медицину и почитал вскармливание младенца материнским молоком очень полезным — как для матери, так и для малыша. Но теперь надо было отнимать дочурку от груди, и с тяжелым сердцем она приняла такое решение, что после трех месяцев с лишним было делом нелегким, а ее собственное тело реагировало невысокой температурой и слабостью; самое трудное было уже позади, но в этот день к вечеру Эмили очень устала и, не раздеваясь, прилегла на кровать, положив на лоб лед, завернутый в салфетку, — всего на часок.
— Привет, Биби, — раздался тихий шепот еще с порога.
Эмили с трудом разлепила веки и устало улыбнулась мужу.
— Генрих? Уже четыре? — Она хотела было встать, но Генрих, присев на край постели, удержал ее.
— Лежи-лежи. — Он наклонился и поцеловал ее в щеку. — Как ты?
— Намного лучше. Только еще немного жарко.
— Лучше скажи, что ты уже настолько привыкла к здешнему климату, что и гамбургское лето для тебя стало слишком жарким, — ласково улыбнулся Генрих.
Эмили засмеялась и ткнула его в бок.
— Смейся, смейся надо мной!
Усы Генриха весело дернулись, но его слова прозвучали серьезно:
— Я этого никогда не буду делать, Биби Салме. — Он поцеловал ее еще раз. — Ну, может быть, разве совсем чуть-чуть…
Эмили радостно взвизгнула.
— Анна уже накрыла на стол. Ты спустишься, или тебе принести что-нибудь сюда?
Она покачала головой:
— Я совсем не голодна.
— Ты не обидишься, если я вечером зайду к отцу?
Германн Рюте уже некоторое время болел и потому преждевременно вышел на пенсию — два года назад. Сейчас ему стало хуже, и они с женой переехали на чистый воздух — в летний домик в предместье Гамбурга, где супруга преданно ухаживала за ним в тишине и покое.
— Нет, ничуть. Передай ему от меня большой привет.
— Конечно. Я вернусь в девять часов.
С нескрываемой любовью он погладил ее горячие щеки. Эмили еще слышала, как он осторожно прикрыл за собой дверь. Словно издалека донесся его голос, потом — звонкий, как колокольчик, смех Саида. Теплый летний ветер шевелил листья на деревьях, и они шелестели так, будто были листами бумаги, и раздувал занавески на распахнутых окнах, все эти шорохи сливались воедино и постепенно убаюкали Эмили — она задремала, а потом быстро глубоко уснула.
Генрих бежал вдоль рельсов конки.
Уже было поздно. Иоганна предлагала ему кофе, одну чашку за другой, а отец был так рад неожиданному визиту старшего сына, что пустился в воспоминания, в сотый или тысячный раз пересказывая старые истории, приключившиеся в детстве с Генрихом или с ним самим.
Генриху с трудом удалось уйти, и теперь ему следовало поторапливаться, чтобы успеть на конку. Она, правда, не была последней, которая шла в Уленхорст, но Генрих терпеть не мог необязательности. И в личных делах тоже, хотя бы потому, что прекрасно знал, что Эмили всегда очень волнуется, если он опаздывает.
Конка, которую тянули две крупные лошади, как раз катилась по рельсам под быстрый перестук копыт, а на остановке стояла толпа народу, в большинстве своем отдыхающие, которые, воспользовавшись погожим днем, выезжали за город, а теперь торопились вернуться домой до темноты. Генрих сразу увидел, что все места даже на империале были заняты. И все жаждущие сесть вряд ли найдут себе место; доброй половине волей-неволей придется ждать следующую конку. Какой-то подросток на другом конце платформы побежал вдоль путей, вспрыгнул на подножку проезжающей конки и, подтянувшись на руках, вскочил в вагон. На какой-то миг Генрих заколебался, ему было стыдно за неподобающее поведение, но он тем не менее ускорил шаги и, проскочив мимо толпы, вспрыгнул на подножку.
Он переоценил свои силы.
На узенькой ступеньке Генрих оступился и потерял равновесие. Он попытался ухватиться за ручку, но промахнулся и упал. Он перевел дыхание, почувствовав, что одна брючина за что-то зацепилась и придержала его. Но ткань лопнула, и Генрих тяжело упал, ударившись спиной и затылком. Он еще услышал чьи-то пронзительные крики и скрежет тормозов.
Поздно, слишком поздно.
С жутким скрежетом железное колесо переехало его, разрывая кожу и плоть, перемалывая кости. Боль, острая, обжигающая, невыносимая. Я еще жив.
Облегчение, когда конка наконец остановилась, и милосердные руки поддержали его. Он сумел встать и, опираясь на кого-то, дотащиться до следующей остановки, чтобы оттуда послать за врачом.
Эмили пробудилась от глубокого сна, когда няня Фредерика подошла со старшими подопечными к ее кровати.
— Хотите пожелать маме доброй ночи? — Этот ритуал был очень важным в доме Рюте. Тони, которой было два с половиной года, уже в ночной рубашечке, наклонилась к Эмили и звонко чмокнула ее.
— Доброй ночи, любовь моя. — Эмили обняла дочь, а потом Фредерика протянула ей Саида, которого она с такой же любовью поцеловала. — Доброй ночи, мой маленький принц!
— О-с-и, — повторил Саид. Сладко зевая, он еще помахал ей с рук Фредерики, болтая ручкой.
Хотя было еще только восемь часов, Эмили позвонила Анне, чтобы та помогла ей переодеться ко сну. Несмотря на то, что она проспала почти весь вечер, Эмили была усталой и у нее снова поднялась температура. Переодевшись в ночную сорочку, она скользнула под одеяло и стала ждать Генриха.
Пока часы не пробили девять, она лежала относительно спокойно. Но постепенно ее начало охватывать волнение, она прислушивалась ко всем звукам в доме и за окном, но были слышны только свистки пароходиков с Альстера.
Может быть, он поехал в город и там пересел на наш пароходик…
Пробило десять, потом одиннадцать. Эмили начало трясти, она никак не могла справиться с собой. Она выскочила из постели и беспокойно заметалась по дому.
— Вы волнуетесь из-за господина Рюте, да? — с сочувствием спросила Фредерика, встретившаяся ей в коридоре. — Прошу вас, успокойтесь, фрау Рюте. Наверняка что-то случайно задержало его. — Однако ее слова звучали не слишком убедительно. Пунктуальность и надежность Генриха Рюте вошли в поговорку у всех, кто его знал. Эмили сумела кивнуть ей и продолжила блуждать по комнатам, пока не добралась до спальни и не заползла под одеяло. Она обняла подушку Генриха и спрятала в ней лицо, вдыхая его запах, еще сохранившийся на ней.
