Фэй Уэлдон - Декамерон в стиле спа
Мать Тима умерла, когда ему было четыре годика, отец разорился, когда исполнилось восемь. Его приютили родственники и отправили в школу-интернат, где он, как я подозреваю, подвергся унижениям, Так что мне была понятна эта его любовь к неодушевленным предметам. Я жалела его и хотела как-то загладить в памяти пасмурное прошлое. Прощала ему все, любила его и старалась с ним не спорить.
Пение за стеной прекратилось. Церковная служба подходила к концу. Я убрала рваные носки в мешочек. Сегодня их был целый ворох, причем все поодиночке, не парами. Эту кучу Тим обнаружил в наволочке в бельевом шкафу и решил, что это мои происки — дескать, я прячу его носки. Его возмутила моя расточительность — носки-то ведь денег стоят.
Он вывалил всю кучу передо мной на кухонном столе.
— Что это такое? Что это значит?
Разрозненные носки всегда выглядят странно. Кажутся более заношенными, застиранными и какими-то жалкими. А тут еще попался какой-то синий носок с широкой эластичной резинкой. Откуда он взялся в нашем доме? Тим никогда не носит носки с широкой резинкой, да к тому же синие — всегда только коричневые или черные. Но ведь взялся же он откуда-то, этот загадочный носок таинственного любовника — не иначе как приплыл из космоса. Во всяком случае, у меня нашлась только одна версия: я схожу с ума, — чего Тим, похоже, оспаривать не собирался.
Потом я совершила настоящий подвиг — связала их парами и затолкала в стиральную машинку. На режим бережной стирки, после которой они превратились в ужасный сплошной узел, причем растянулись и деформировались до неузнаваемости. Такое впечатление, будто кто-то в ярости нарочно растягивал их. Правда, после полоскания носки вернули себе обычную форму, даже тот синий незнакомец, но все угодили в кучу для штопки, поскольку стирка окончательно их доконала.
Только вот в последнее время все складывалось именно так — сплошные трудности и расстройства. Вещам Тима почему-то все время доставалось — будто какие-то злые силы были со мной заодно, хотя именно мне приходилось потом возмещать ущерб; латать, чинить, штопать, отыскивать пропавшие предметы и гасить включившийся сам собой свет. Иногда я даже боялась уйти куда-то и оставить дом без присмотра, а Тим трактовал это по-своему — дескать, я не проявляю интереса к приходской жизни. Это было, по его мнению, откровенным пренебрежением по отношению к Богу и к мужу. Да в общем-то так оно и было. И все же мы любили друг друга.
Я вдруг заметила на пальце кровь — то ли ниткой порезалась, то ли осколками короновального кубка. А мне казалось, я собирала их очень осторожно. Лицо несостоявшегося короля раскололось надвое. Я выдвинула ящик, где у меня хранились тряпки, и перевязала палец первым попавшимся лоскутом. Кровь текла ого-го как сильно! Тут, словно желая прийти мне на помощь, сам собою открылся кран, а ведь я к нему даже не прикасалась, просто промыла палец водой, и кровь перестала расползаться по лоскуту. А вдруг я умерла бы от потери крови из-за такого вот крошечного пореза на пальце? Интересно, что бы сказал патологоанатом?
Тим должен был вернуться с минуты на минуту — наверняка уже тяпнул церковного кагорчика, поболтал со служкой и даже успел отбиться от Мэри Левертон (бедная заблудшая овечка влюбилась в него по уши). Не успела я подумать о Тиме, как чья-то невидимая рука обрушила полку в буфете. До сих пор «оно» не трогало буфет, просто оживляло разные предметы, но на этот раз, видимо, решило показать мне, что способно и на большее. Старинные предметы, посуда, дорогие раритеты посыпались на пол. Добра побилось примерно на семь тысяч фунтов — на такую сумму можно и ремонт отгрохать, и отопление починить, и даже купить новый пылесос.
Вести хозяйство полностью Тим мне не позволял — я просто просила у него деньги и составляла список необходимых покупок, которого Тим никогда не одобрял. Он не понимал, зачем нужны жидкость и мочалочки для мытья посуды, сахар и туалетная бумага. Пару раз я таскала деньги у него из кармана, когда он спал, и из ящика для воскресных пожертвований, но теперь народ стал хитрее — кладут деньги и поминальные записки в конверты. Как тут потаскаешь? Правда, в наши дни в деревню стало наезжать много богатеньких отдыхающих — адвокаты, хирурги и так далее — и их пожертвования поддерживают церковь, хотя на починку церковной крыши все равно не набирается. Зато этим денежкам можно найти другое применение.
Женщина, крадущая у мужа и у церкви. Как я докатилась до такого? Как опустилась до подобной пакости? Плохая, никчемная жена, гадкий человек.
Как только Тим появился на пороге, в доме все стихло. Буфет перестал качаться и присмирел, словно шаловливый ребенок при виде строгого отца. Посуда прекратила дребезжать, а кран течь. Я только поспешила задвинуть выдвинутые ящики и расставить все по местам. Лишь на месте короновального кубка зияла пустота — словно вырванный зуб.
— Тесс, чем это ты обмотала палец? — спросил Тим.
Этот вопрос я и сама себе задала, посмотрев на лоскут. Это ж надо было сделать такое наспех! Не платочком, не бинтиком, а какой-то тряпкой! Лоскутом от старого платья бабушки Тима. Он теперь промок от воды и стал ярко-красным.
— Палец порезала, — рассеянно ответила я, порадовавшись, что он не пускается в расспросы. В то время я уже приучилась врать, но делала это без всякого удовольствия.
Тим снял с моего пальца лоскут и принялся тереть его под водой и выжимать. Это бабушкин-то лоскут! А я покамест облизывала пораненный палец. Солоноватый вкус крови будоражил меня.
— Не могла хоть раз взять что-нибудь попроще, не такое ценное? — возмущался он, — Салфетку например?
Я не стала говорить, что салфетки тоже стоят денег, — он бы все равно не понял, поскольку с детства был к ним не приучен. Я старалась сохранить мир, Просто надо было смотреть, чем обертываешь палец. В общем, я извинилась, а он унес бабушкин лоскут наверх — хотел найти там мыло и щеточку.
— Ну что ты за женщина, Тесс! — бросил он, удаляясь.
Никчемная я женщина, так, фиговый листок, Божье наказание. Раньше-то Бог у нас был один, а теперь вот Тим заимел своего, и, как я поняла, не собирался со мной делиться. Бог Тима был обидчивый, ревнивый, карающий, все время требовал поклонения, воспевания и церковных ритуалов, от которых у меня глаза на лоб лезли. Он стал придавать такое значение всевозможным обрядам, что даже прихожане — те немногие, кто имел свою голову на плечах, — заподозрили его в намерении перейти в католицизм.
Краны на кухне загудели и застонали, когда Тим включил воду наверху. Но тут, кажется, были повинны не привидения, а изношенный водопровод. Я вообще затруднялась определить, где кончалось одно и начиналось другое.
