Джин Реник - Верь мне!
Он опять уставился на нее, пытаясь проникнуть в ее заветные мысли. Она задыхалась в душной хижине, не зная, как ответить на этот вопрос. Конечно, он останется индейцем, — хотела крикнуть она. Но останется ли? Ведь он вырастет в США, среди американских детей, будет есть пиццу и горячие бутерброды, гонять на велосипеде, смотреть телевизор, говорить по-английски и пить апельсиновый сок. Он будет носить синие джинсы и спортивную обувь. Будет хранить верность американскому флагу. Имеет ли она, действительно, право увозить его из родной страны, от родного народа и культуры?
Ничего подобного не приходило ей в голову до тех пор, пока старик не задал своего вопроса. Во время долгой и трудной дороги к деревне Элисон обдумывала, какие изменения в ее жизнь внесет усыновление Адама, но она даже не помышляла о том, какие изменения в судьбу ребенка вносит сама.
— Я клянусь… — пробормотала она. — Я клянусь, что хорошо воспитаю его. Я клянусь, что привезу его однажды сюда, чтобы он узнал свою родину и культуру.
Она остановилась и спросила себя, будет ли все так, как она говорит. И не находя причин сомневаться в том, что выполнит свои обещания, продолжала, чувствуя нарастающую мощь и уверенность в своем голосе:
— Я предоставлю ему право самому решать, когда он достаточно подрастет, где ему жить. Клянусь ягуаром! Клянусь собственной жизнью.
Она следила за своим голосом, чтобы в нем не слышалось большего вызова, чем это было необходимо.
— Я подумаю над тем, что ты сказала, — произнес старец.
Ему понравился ее ответ, хотя он не был, на его взгляд, убедительным. Но, во всяком случае, его стоило хорошенько обдумать.
Она помедлила у двери.
— Вы не… я хотела бы знать, где похоронят Луизиту? — выговорила Элисон с трудом. — Я хочу присутствовать на похоронах.
— Чужаки не имеют права участвовать в этом обряде, — бросил старейшина и прошел за занавеску в смежное помещение.
Тихая женщина, сидящая в углу, взглянула на Элисон, покачала головой и снова потупила взгляд. Приговор старца обжалованию не подлежит.
На улице ее поджидал Маленький Бол, он проводил Элисон назад к дому Нак. Элисон шла молча, погруженная в раздумья. Ее мужество угасало вместе с последними лучами солнца. Где Зекери? Ей необходимо снова увидеть его лицо, услышать его голос, ощутить его силу.
В хижине Нак Элисон взглянула на безмятежное личико Адама, покоящегося у нее на руках, и уложила ребенка на кровать. Рядом с чемоданом стоял рюкзак Зекери. Элисон, прихрамывая, подошла к нему и разыскала мазь. Сняв ботинки, она осмотрела рану, рана открылась и кровоточила, носок прилип к ней, но все же нагноения не было заметно.
Она нанесла мазь на открытую рану, а Нак протянула ей широкую ленту хлопчатобумажной ткани, чтобы перебинтовать ступню.
— Спасибо, — поблагодарила Элисон по-испански. — Большое спасибо.
Она нанесла мазь также на свое изуродованное плечо, а потом снова легла на кровать, чтобы подремать немного в ожидании Зекери. Адам мирно посапывал рядом с ней.
Ее разбудили звуки подъезжающих машин. И Элисон, проснувшись, затаила дыхание. Это, должно быть, приехала полиция.
21
В хижину заглянул Зекери и облегченно вздохнул, увидев Элисон. Она лежала на кровати, рядом на полу стояли ботинки. Очевидно, она перебинтовывала свою ногу. Он опустился рядом с ней на колени, зная, что она с нетерпением ждет его.
— Ты спала, когда я уходил, — объяснил он хрипловатым голосом. — Я не хотел будить тебя. Мы вытащили джип из канавы, прицепив его тросом к седану. А как ребенок?
— Думаю, нормально, — она с трудом могла соображать от охватившей ее радости при виде вернувшегося Зекери. — А что случилось? Это полиция подъехала сейчас к дому?
— Нет. Старейшина решил не вовлекать в это дело гватемальские власти и тихо похоронить Луизиту. Я считаю, он прав, — Зекери внимательно смотрел на нее, произнося эти слова. — Если полиция осмотрит труп, то сразу же установит, что она умерла от выстрелов в спину. А дальше, как ты знаешь, они начнут задавать свои бесконечные вопросы, и мы застрянем тут на несколько недель.
У него разрывалось сердце при виде ее смертельной усталости, огромный синяк на подбородке приобрел бледный красновато-желтый оттенок. Зекери все еще мучило чувство вины за свою несдержанность.
— Кроме того нет никаких сомнений, что Паоло погиб. Если он не сломал себе шею при падении, то наверняка утонул. Мы не смогли бы вытащить его тогда. Вода слишком быстро прибывала.
Зекери видел, что мысли Элисон находятся далеко отсюда. Она выдержала серьезный удар — смерть Луизиты, но большего выдержать она уже не сможет. Ему тоже ни к чему суета полицейского расследования. С улицы прохладный вечерний ветерок донес звуки протяжной песни.
— Должно быть, началась похоронная церемония, — она села на кровати и опустила ноги на пол. — Нам запрещено участвовать в ней. Это сказал мне старейшина.
— Ты виделась с ним, пока меня не было?
— Он хотел поговорить со мной о ребенке, — ее снова начала одолевать тревога.
— А что будет с ребенком? — Зекери не задумывался о дальнейшей судьбе мальчика.
— Луизита отдала его мне. Но старейшина не хочет, чтобы я забирала малыша с собой.
Он с изумлением посмотрел на нее.
— Подожди, подожди… О чем ты говоришь? Она же была без сознания, как она могла…
— Нет. Перед смертью она говорила со мной.
Для Элисон было крайне необходимо, чтобы он поверил ей. Старик собирается оставить ребенка в деревне. Элисон повысила голос.
— Я обещала Луизите, что позабочусь о нем, — она положила ладонь на грудь спящего младенца, — а старейшина пытается удержать Адама здесь.
Зекери лихорадочно обдумывал эту информацию, рассматривая теперь в новом свете свою беседу со старейшиной. Что было сказано тогда о ребенке? Обрывки фраз складывались сами собой в цельную картину.
— Я сказал ему то же, что она говорила нам — что подонок, который потом убил ее, хотел заполучить младенца для своего рода шантажа.
Он пробежал рукой по волосам, досадуя на себя.
— Я не знал, что Луизита поручила тебе ребенка. А ты уверена, что все было именно так?
Усталость и напряжение этого дня, наконец, возымели свое действие на нее, и Элисон взорвалась.
— Да! Да! Неужели ты думаешь, я стану врать?
Как он мог сомневаться в ее правдивости? Как он мог сомневаться в ее честности по отношению к такому важному делу?
— Я имел в виду ребенка. Ты уверена, что ты хочешь это сделать?
— Да, — сказала она, подчеркивая каждое слово, — я не знаю, хотела ли я этого в момент смерти Луизиты… или я просто старалась, чтобы она отошла с миром в душе. Пожалуй, это все, о чем я тогда была способна думать. Но сейчас, сейчас я хочу увезти ребенка с собой.
