Кэролайн Хаддад - Отмщение
А «журналюга» тем временем возбудился и начал терять голову. Киттен давно оттачивала свой природный талант доводить мужчин до умопомрачения, и это искусство вошло в привычку. Обольстительные жесты совершались сами собой, автоматически, без лишних затрат энергии и воображения, а эффект получался тот же, как это, например, недавно произошло за ланчем с другом Грэйс Мэндлин. Господи, до чего же это легко! Но надолго ли? Неужели это пройдет? Думать об этом не хочется, но годы идут, когда-то с ними придет и старость. Вот почему надо иметь не одно только красивое тело. В Калифорнии мало кого волнует, есть ли у тебя в голове хоть что-то, там киношный бизнес процветает на красивых телах. А здесь, в Нью-Йорке, дело обстоит по-другому, здесь пустоголовые красотки ценятся меньше. Поэтому здесь надо блеснуть интеллектом, но не слишком сильно, чтобы не смутить своих многочисленных поклонников. Слишком яркая демонстрация ума так же нехороша, как слишком частое мелькание голых ляжек.
— У вас интересно сложилась жизнь, — продолжал журналист. — В Балтиморе, где вы родились, вас звали Гретхен Мари Корелли, а теперь вы Киттен Фэрлей. Расскажите, как это произошло?
— Почему я выбрала именно этот псевдоним? — начала она сразу с недавних времен, пытаясь избежать повествования о своем более далеком прошлом. — Так звали мою героиню, которую я впервые сыграла на сцене. Та Киттен Фэрлей мне очень нравилась, она была красива и остроумна. Все парни увивались за ней. А я в то время была довольно застенчивой.
— Это было в Южно-Калифорнийском университете?
— Да. Там я специализировалась на компьютерах. Но меня затянуло актерское ремесло. — Ой, какой штамп, какое затасканное выражение! Надо было выразиться оригинальнее, с досадой подумала Киттен.
— Как вам удалось так быстро взлететь с университетских подмостков на голливудскую сцену?
— Это произошло не так уж и быстро. Когда я играла роль Киттен Фэрлей в студенческом ревю «Девчонки! Девчонки! Девчонки!», я надевала светлый парик и короткую юбочку, это был образ девчонки-подростка. Этот образ так мне понравился, что я покрасила волосы под цвет того парика, и стала блондинкой. После этого меня никто не воспринимал серьезно ни как студентку, ни как актрису.
— Поэтому вместо того, чтобы продолжать овладевать профессией…
— Я думаю, что я достаточно хорошо овладела своей профессией, — обрезала его Киттен и отработанным движением поменяла ноги, снова скрестив их.
Глаза репортера, к немалому удовлетворению Киттен, съехали вниз на переливчатый атлас, обтягивающий ее прелестные ножки. Впрочем, журналист быстро взял себя в руки и задал следующий вопрос:
— Так с чего именно началась ваша карьера?
— Я снялась для ролика, рекламирующего сеть бензоколонок и магазинов при них. Я была в рубашке цвета хаки, на которой на левой груди было написано название фирмы, и в коротких шортах. В конце рекламного ролика меня показали крупным планом и я произнесла фразу: «Приходите к нам, я с удовольствием наполню ваш бак бензином». Эта реклама очень понравилась клиентам.
— Это понятно, но как вы попали на эту работу? — У репортера от вожделения чуть не текли слюни, а свой блокнот он опустил еще ниже, прикрывая на штанах вспухшее место.
— Вы, наверно, намекаете, не пришлось ли мне ради этого переспать с кем-то?
— О нет, нет, что вы! Я имел в виду, как прошла ваша первая проба?
Киттен опять поменяла ноги местами, выпрямилась, откинулась на спинку кресла, заложила руку за голову. При всех этих хорошо отрепетированных манипуляциях ее роскошные волосы медового цвета заструились назад и обнажили гладкую безупречную шею.
— Видите ли, на первой пробе я провалилась. Я много раз участвовала в конкурсах для съемок в рекламе, но пробиться не удавалось до тех пор, пока мне не помог директор по рекламе, он друг моей матери. Он дал мне шанс, и теперь я у него в большом долгу.
— Кстати, я хотел бы немного расспросить вас о вашей матери… — Тут журналист стал серьезнее. — Насколько мне известно, она ушла из семьи, когда вы были еще ребенком.
— Ого, я вижу, вы провели целое расследование.
— Мне кажется, нашим читателям интересно знать о вас все, тем более что вы с вашей матерью полные противоположности. Вы стали секс-символом, а она рьяная феминистка.
— Боюсь, это не совсем так, — холодно улыбнулась Киттен.
— Упомянув о феминизме, я имел в виду следующее, и если я не прав, поправьте меня. Ваша мать была замужем, родила двух детей, но потом вдруг решила, что быть женой и матерью для нее слишком обременительно, поэтому она просто сбежала от семьи. Сколько вам тогда было лет?
— Девять.
Тот роковой день, к сожалению, Киттен запомнила слишком хорошо. Не было ни слова прощания. Мама сказала, что пошла в магазин за молоком, но семья Корелли ее так и не дождалась. Все переполошились, забеспокоились — что могло случиться к Катрин Корелли? Гретхен и ее шестилетний брат Дэнни убивались от горя, а их отец Марк Корелли, лучший из молодых дантистов, как называли его родители, в тревоге обзванивал полицию, больницы, друзей, знакомых и еще Бог знает кого, пытаясь хоть что-то узнать о судьбе пропавшей жены. И лишь через несколько дней она позвонила откуда-то из штата Теннесси и проинформировала домочадцев, что не принесет им молока и вообще никогда не вернется.
Дорогая матушка сбросила свое бремя на детские плечики дочери Киттен, вернее Гретхен, как ее тогда звали. Хотя отец и нанял домработницу, которая работала с трех до шести, но основная тяжесть домашнего хозяйства легла на Киттен. Теперь она просыпалась рано, стирала, будила брата Дэнни и готовила завтрак. Потом они вместе садились в автобус и ехали в школу. После школы уроки они не делали, потому что некому было заставить их. С другими детьми они не играли, потому что те обидно дразнились — все вокруг знали, что от Гретхен и Дэнни сбежала мать. Учителя в школе относились к ним как к сиротам и своей жалостью только усугубляли их горе. А у отца заниматься с детьми не было времени, он работал не только в будние дни, но и по субботам. Воспитывали покинутых детей только тети, дяди да бабушка с дедушкой, пока они были живы. Через два года такой жизни отец привел в дом мачеху, ее звали Шэрон. Киттен против новой жены отца не возражала, но и не любила ее, особенно после того, как у Шэрон появились двое своих детей.
Через семь лет после побега мать начала посылать своим брошенным детям, Киттен и Дэнни, письма, в которых объясняла им, почему она сбежала из дома. Правда, Киттен так и не поняла ее невразумительных объяснений. Мать писала что-то о расширении кругозора, о новых горизонтах, о своем желании быть не женщиной а Человеком. Это и взрослому не понять (если он, конечно, нормальный), а для девочки, расцветающей в красавицу-женщину, эти слова и подавно звучали абракадаброй.
