Ольга Орлова - Стеклянная невеста
Зашла в гримерную. Еще было рано; большая комната, ставшая за эти месяцы столь мне привычной, сейчас пустовала. Лишь Шурочка копался в ящичке своего столика. Бросив взгляд в мою сторону, он быстро выпрямился, встал и пошел ко мне, издали протягивая руки.
— Светик, радость наша! Что же это за ужасы говорят? Неужто все правда?
— Что правда?
— Ну, о Матвее, Графе… Что ты ему отставку дала.
— Кому?
Вообще-то, с Шурочкой мне не было нужды вступать в обычную игру, без которой не обходится разговор мужчины и женщины, тем более что и он, и Петр Иванович искренне симпатизировали мне. Я уклонялась машинально, и мне сразу стало совестно. Но я тут же подумала: а им-то какое дело? Все же сказала уклончиво:
— Шурочка, все идет хорошо. Не торопи события. Я сама еще ничего не знаю.
Пора. Подмигнув Шурочке и уже не видя его, я повернулась, вышла из гримерной и пошла в сторону дирекции. Вихрь мыслей и чувств проносился во мне. Я подумала, что и в самом деле еще ничего не знаю, да и не решила ничего сама. По ковровой дорожке уже не удавалось печатать шаг, я невольно стала красться, и это мне не понравилось. Вдруг впереди возник тот, кого я меньше всего желала видеть — Аркашка. Увидев меня, он запнулся, но тут же решительно пошел навстречу.
— Светлана Павловна! Рад, очень рад. Примите мои искренние соболезнования.
Я зло посмотрела на него, но, странное дело, он был серьезен. Вернее, сквозь маску его серьезности пытались прорваться насмешка и недоброжелательность, но все это лишь угадывалось. Если бы я не знала о его неприязни ко мне, я могла бы и не уловить нюансов.
— Что вы хотите сказать, Аркадий Николаевич? Какие соболезнования?
— Ну как же, а те неприятные минуты, когда вам пришлось увидеть тело утопленника? Как это Матвея угораздило? Впрочем, как бы веревочке ни виться… Но что же это я задерживаю вас? Прошу, Светлана Павловна, Граф на месте.
Я вдруг поняла, что передо мной другой Аркадий. Он уже не пытался соперничать со мной за влияние на хозяина, он смирился. Даже его недоброжелательность по отношению ко мне уже походила больше на зависть. Во всем остальном он искренне смирялся, искренне признавал свое поражение. И это меня вдохновило.
Я надменно кивнула ему и, уже взявшись за дверную ручку, сказала:
— Я хочу поговорить с ним наедине. Ты, Аркадий, нам не мешай, приходи попозже.
Открыв дверь, я вошла. Граф сидел в кресле за столом и, отвернувшись к окну, смотрел на проплывающую по реке баржу. Было тихо, на экране включенного как всегда телевизора беззвучно кривлялись какие-то мальчики. Отраженный от поверхности воды солнечный свет играл и переливался на потолке. Когда Граф услышал звук открываемой двери, он повернул голову и сумрачно посмотрел на меня. Я ощупью закрыла за собой дверь на замок и, не отрывая взгляда от его глаз, молча пошла к нему…
ЭПИЛОГ
«Что бы я делал, если бы Матвей вздумал подстрелить Алтына и Мирона в другое время и в другом месте, и ты бы так и не решилась зайти в клуб…» — говорил мне Граф, и я видела, что ему делается страшно при одной мысли о другом повороте судьбы.
Последнюю неделю мы жили в его доме на Пироговском водохранилище, куда приехали сразу же после нашего примирения в клубе. Участок находился у самого берега, принадлежавший Графу кусок пляжа метров в сто пятьдесят был с двух сторон огорожен забором. Летний дом Графа стоял на пригорке, и из окон спальни на втором этаже вид был просто потрясающий.
Эти дни были одними из счастливейших в моей жизни, думаю, что в жизни Графа тоже. Мы гуляли, катались на катере, плавали на виндсерферах, ловили ветер парусами и были пьяными от счастья. Мы не расставались ни на миг, и мысль о возможной разлуке казалась нам страшной. Телефоны мы отключили, чтобы они не могли отвлечь одного из нас хотя бы на минуту. Временами мы бросались друг другу в объятия, изо всех сил прижимаясь друг к другу, а потом целовались, и смотрели глаза в глаза, ощущая свою близость, растворение одного в другом, и забывали, где мы и что с нами, становились героями сказки, которую творили вместе с нами сосны, трава, пляж, синяя вода и пение птиц.
Однажды, проснувшись ранним утром в его объятиях, я почувствовала, что он не спит. Я повернула голову, чтобы поцеловать его, потом поерзала немного, чтобы поудобнее прильнуть к его телу и попыталась еще немного подремать. Сон, однако, не шел, я чувствовала, что и Граф не спит, но нарушать наше молчаливое единение не хотелось. Мы молча лежали и смотрели в открытое окно, слушая птичьи трели, визг далекой моторки, шелестящее дыхание огромного рукотворного озера внизу. Я впервые задумалась, сколько может продолжаться наше счастье? И не является ли оно простой передышкой в жизненной борьбе, призом, символом одержанной мной очередной победы? Я не хотела так думать, не хотела с этой точки зрения оценивать нашу с Графом любовь, однако непрошеные мысли временами находили контрабандные пути. И, наверное, у него тоже, потому что он неожиданно спросил:
— Скажи мне, любимая, если бы тогда Матвей не подстрелил этих двух подонков, ты бы так и прошла мимо клуба?
— Не знаю, — подумав, ответила я. — Может быть, и не решилась бы зайти. Правда, я много лет представляла себе, как войду когда-нибудь и увижу новые стены, новых людей… и старые призраки.
Я улыбнулась и потерлась затылком о его голову.
— А когда ты понял, что я и есть та девчонка? — спросила я, немного помолчав.
— Трудно сказать, — задумался он, — пожалуй, когда стал заметен твой интерес к Матвею. Ты его еще ни разу не видела, а уже всех расспрашивала.
— Ну и что? — не согласилась я. — Все о нем постоянно говорили. Я думала, что мой интерес не больше, чем у других. Неужели так было заметно?
— Я заметил. И тогда я попросил кое-кого навести о тебе справки. Потом мне прислали из Парижа фотографию твоего отца, и тут уж все стало ясно. Твой отец, в отличие от тебя, пластических операций не делал.
— Ах, так ты шпионил за мной? — деланно возмутилась я. — Я-то думала, что ты от меня без ума, а ты шпионил!
— Не сердись, мой Светик. Должен же я был соответствовать тебе? Ты лучше скажи мне, ты с самого начала хотела смерти Матвея или это получилось случайно?
Я вздрогнула: его вопрос прозвучал для меня зловеще. Я повернула голову: Граф смотрел в сторону окна и лицо его было безмятежно.
— Вот как ты обо мне думаешь. Конечно, я не желала ему смерти… Нет, когда-то я хотела, чтобы он умер, или понял, как это, умирать заживо. Но потом… Нет, нет, я, может быть, хотела посмотреть ему в глаза, увидеть, как он раскаивается, чтобы он понял, что потерял…
Я замолчала, вспоминая прошлое: меня оно не радовало.
