Лора Флоранд - Француженки не играют по правилам
Саммер прижала его ладони к своим щекам. Она не знала, что предложить ему в утешение, кроме себя самой, ни на что не годной. Вот дерьмо, не удивительно, что она никогда не могла соответствовать его высоким требованиям.
– Я думала, тебя отдали на воспитание очень строгому, перфекционистскому трудоголику.
– Да, когда мне было десять лет. Полиция подобрала нас в метро, потому что я не был в школе. Моего отца сочли… негодным, решили, что он не может растить меня.
– Ты не ходил в школу?
Люк напрягся, ему захотелось опять сунуть руки в карманы.
– Тогда не ходил. Да и потом учился в школе не очень-то хорошо.
Она сильнее прижалась щекой к его ладони, наслаждаясь ее ароматом и тексктурой.
– Я не ходил в школу, пока мне не исполнилось тринадцать лет. – Она поцеловала его ладонь. – И учился плохо. Но если бы не ходил в школу вообще, было бы хуже.
И опять ее жизненный опыт оказался никчемным. Его место заняли деньги и внешний вид. Только СМИ иногда ценили ее и проявляли к ней интерес, что, возможно, и объясняло, почему в былые времена она так охотно поощряла папарацци. Пока не наткнулась на группы ненависти в Интернете и не поняла, что у любви СМИ к ней есть уродливая изнанка.
И еще надо признать, что Саммер провела детство с няней, а потом получила роскошное образование. А Люку приходилось давать представления в метро, чтобы заработать на жизнь.
– Ты с отличием закончила Гарвард, Саммер. – Отчаяние и раздражение прозвучали в голосе Люка. – И ты сказала, что отец не покупал тебе диплом. Прошу, не опускай себя до моего уровня.
– Мне было плохо по-другому. – Саммер прикусила губу, не желая отрывать щеку от его ладони. Дело было не в Саммер, и ей не надо было отворачиваться, страдая от боли, только потому, что ее жизнь не имела значения. – Мне всегда было трудно найти настоящих друзей. – Все ее подростковые годы были сплошной неразберихой. До тринадцати лет она не проводила много времени ни с кем, кроме няни, которая обожала ее и которой за это платили. А потом, мучаясь от ощущения покинутости и одиночества, она вдруг обнаружила, что многие ее ровесницы инстинктивно и жестоко ненавидят ее.
В университете она начала приходить в себя, но выбрала, вероятно, не лучший способ излечить раны – начала встречаться с парнями и привлекать внимание СМИ, решив выделиться хоть чем-то. Отец, как она надеялась, должен будет тогда понять, что она стоит его внимания и времени.
Метро.
Она сжала руку Люка, на которой была ее щека.
– У тебя было где жить? Чем питаться?
– Иногда, – без всякого выражения произнес он.
– Люк.
Он крепче обнял ее и притянул к себе.
– Тебе не кажется, что ты ведешь себя, будто ты моя мама, – прошептал он ей в волосы.
Она не понимала, почему он сказал эти слова в тот самый миг, когда она начала чувствовать себя маленькой и совсем защищенной в его руках. Не точно как ребенок, потому что момент был заполнен слишком большим количеством чувственности, но… как будто она могла уступить всю свою уязвимость ему. И это было бы хорошо. Его руки остались бы у нее на щеках, были бы осторожными и не раздавили бы ее ненароком. Странное, глупое убеждение, учитывая, как они только что раздавили ее там, на эспланаде.
Она, конечно, не чувствовала себя его мамой. Она просто хотела заботиться о нем. Она по-прежнему думала, что никто никогда о нем не заботился. Даже он сам. Он так и не купил себе трикотажную футболку, в которую можно укутаться, когда нужно убежище.
– Ты понятия не имеешь, как мне хорошо, – выдохнул Люк.
Ему хорошо держать ее? Правда? Но почему? Разве не именно ей это нужно?
– Холодно, и меня уже тошнит от чертовой Эйфелевой башни, – пробормотал Люк. Его дыхание согревало ей голову. – Пойдем ко мне домой, Саммер.
Ей стало жутковато, как перед экзаменом, который она могла не сдать. Но его предложение наполнило ее страстным желанием. Она взглянула на Люка и на большую черную опору башни.
– Тебе не нравится Эйфелева башня?
– Она, я бы сказал, несколько высокомерна, тебе не кажется? Будто знает, что она самая важная в мире и никто никогда не превзойдет ее. – Люк долго смотрел на железную башню, и взгляд его был неласков. Он не хотел быть похож на нее.
Хотя сам превосходил всех своими десертами, которые оказывались съеденными за считаные минуты, разрушались при неправильном прикосновении или таяли, если никто не подавал их вовремя.
– Я люблю тебя, – спокойно повторила Саммер и очень крепко сжала его руку.
Он быстро повернул голову к ней. Эйфелева башня была уже забыта.
– Да, скажи мне об этом, Саммер. Скажи мне все… об… этом.
Глава 32
Люк жил в престижном месте, в величественном старом здании времен барона Османа[151] с лестницей, устланной красным бархатом. Но когда он впустил Саммер в свою квартиру, у него случился краткий приступ растерянности. Сама квартира казалась почти такой же пустой, как коробка из-под чипсов в конце дня. Здесь было достаточно опрятно, потому что Люка, в то время дикого ребенка, подобранного в метро, неутомимо приучала к чистоте приемная мать. Впрочем, ему был чужд дух накопительства, да и вообще он уделял своему жилищу мало времени и внимания.
Но лицо Саммер засияло даже ярче, чем тогда, когда она вошла к Сильвану и Кейд. Как видно, опыта жить в уютных, теплых домах у нее было ненамного больше, чем у него. За исключением ее острова, с дрожью подумал Люк и выбросил эту мысль из головы.
Саммер сняла ботинки и позволила ему взять у нее пальто, но ускользнула прежде, чем он мог повернуть ее в двери и поцеловать.
– Эта квартира может выглядеть как музей, – сказал он на всякий случай, вдруг это важно для нее. – Я говорил с Луи Дютраном об этом. Думаю, ты не знаешь этого имени. Он исключительный архитектор и дизайнер интерьеров. Когда перестраивали Leucé, он проектировал помещения. У него есть несколько идей относительно моего жилья, но у меня просто не нашлось времени подумать о них.
– Ты хочешь сделать свою квартиру похожей на номер в отеле? – Саммер прошла к окну, пряча лицо от Люка.
– Я хочу сделать свою квартиру похожей на то, что сделало бы тебя счастливой, – сказал он твердо.
Она на миг взглянула на него и опять стала смотреть в окно.
– Отсюда видно Эйфелеву башню, – сказала она укоризненно.
Окно выходило на одну из allées Марсова поля. Четырнадцатого июля[152] весь кухонный персонал заполнял его квартиру, чтобы любоваться фейерверком. За этот вид из окна с Люка брали дополнительную плату, и довольно большую.
