Джоди Малпас - Одна отвергнутая ночь
Закинув руки за голову, продолжаю любоваться небом, чувствуя, как он мнется неподалеку. Не знает, что делать. Он любит мою дерзость, казалось бы. Не сейчас, могу поклясться. Я ерзаю, устраиваясь поудобнее, полная решимости не двигаться, и понимаю, что мысли мои возвращаются к тому, что изначально заставило вылезти наружу мою уродливую наглость. Миллер и его совершенный мир. Мой вывод прост, и нечего его стыдиться. У него бедное происхождение, с лохмотьями вместо одежды, и теперь он одержим целью одеваться в самые изысканные тряпки, какие сможет купить.
То, как он заработал деньги, чтобы покупать миллионы дорогих костюмов, к делу не относится. Вроде того. Не совсем. Мои выводы ведут к еще большему количеству вопросов — вопросов, которые я не рискну задать, не из страха его расстроить, из страха того, каким может быть ответ. Как он оказался в «этом мире»? Том дом был приютом для мальчиков. Миллер говорил, что у него нет родителей, только он один. Он сирота. Мой придирчивый, красивый, совершенный Миллер всегда был один. Сердце разрывается от этой мысли.
Я так потерялась в своих тягостных мыслях, что вздрагиваю, ощутив, как теплые, твердые мышцы вдруг прижимаются к моему боку. Поворачиваю голову и вижу его глаза. Он прижимается ко мне и, оставив на моей щеке нежный поцелуй, кладет голову мне на плечо, а рукой накрывает мой живот.
— Я хочу быть с тобой, — шепчет он. От его действий и слов мои руки сами собой перестают служить подушкой моей голове и обвивают его, где только могут. — Каждую минуту каждого дня хочу быть с тобой.
Моя улыбка грустная, потому что, достигнув собственных умозаключений, я понимаю, что у Миллера раньше никого не было.
— Мы, — подтверждаю я, сильнее прижимаясь к нему, пытаясь вселить в него хоть сколько-нибудь комфорта. — Люблю тебя до мозга костей, Миллер Харт.
— И я глубоко вами очарован, Оливия Тейлор.
Обнимаю его сильнее. Мы лежим на флисовом одеяле целую вечность, Миллер мурлычет и кончиками пальцев рисует что-то на моем животе, я же просто чувствую его, слушаю его, вдыхаю его, и даю ему его. Это спокойное время вместе, самое спокойное, которое только можно представить.
— А это становится милым, — бормочет он, приподнимаясь и опираясь на локоть, кладет щетинистый подбородок на ладонь. Он продолжает выводить на моем животе невесомые линии, задумчиво следя за своими движениями. Я счастлива за ним наблюдать. Невероятно приятно, абсолютное блаженство. Мы заперты в своем маленьком личном мирке, в окружении просторов Гайд-парка и отдаленного шума повседневности Лондона. И все же абсолютно одни. — Замерзла? — Он смотрит мне в глаза, а потом его взгляд медленно опускается по моему коротенькому цветочному платью. На город опускается вечер, и поднимается легкий ветерок. Смотрю на небо и замечаю несколько проплывающих мимо серых туч.
— Я в порядке, только, похоже, вот-вот пойдет дождь.
Миллер следит за моим взглядом и, посмотрев на небо, вздыхает:
— И Лондон бросает свои черные тени, — бормочет себе под нос, так тихо, что я почти его не слышу. И все же слышу, и знаю, что в этом заявлении скрыт гораздо более глубокий смысл. Делаю вдох, собираясь заговорить, но останавливаюсь, обдумывая слова, да и, в любом случае, он поднимается на ноги прежде, чем я успела бы спросить. — Дай руку.
Следую его просьбе и позволяю поднять себя без всяких усилий. Одежда на нем чертовски сильно помялась, но его, очевидно, это не сильно волнует.
— Мы можем это как-нибудь повторить? — спрашиваю, поднимая наши недоеденные салаты и убирая их в пакет.
Миллер складывает одеяло в крошечный комочек:
— Конечно, — соглашается он без намека на недовольство. Ему действительно понравилось, и это мысль греет сердце. — Мне на самом деле нужно заехать в клуб. — Мои плечи тут же поникли, и Миллер это замечает. — Я быстро, — уверяет он, подходя ко мне и легко касаясь моих губ своими. — Обещаю.
Отказываясь дать чему-то еще возможность и дальше портить наше время вместе, я переплетаю наши пальцы и позволяю ему вести меня по траве, пока мы не ступаем на тротуар.
— Можно мне сегодня остаться с тобой? — Я чувствую себя виноватой за постоянное отсутствие дома, но точно знаю, что Нан нисколько не возражает, и я позвоню ей, как только мы доберемся до дома Миллера.
— Ливи, ты можешь оставаться со мной, когда пожелаешь. Не нужно спрашивать.
— Мне не стоит оставлять бабушку одну.
Он хмыкает, отчего я перевожу глаза от его груди к лицу.
— Твоя бабушка заставила бы устыдиться самую свирепую сторожевую собаку.
Я разделяю его веселье и кладу голову ему на предплечье, пока мы идем:
— Согласна.
Сильная рука обвивает мои плечи и прижимает к себе:
— Если хочешь, чтобы я отвез тебя домой, я отвезу.
— Хочу остаться с тобой.
— И я с удовольствием отведу тебя в свою постель.
— Я позвоню бабуле, как только мы будем у тебя, — сообщаю, напоминая себе спросить при случае, не возражает ли она, хотя знаю наверняка, что она не против.
— Ладно, — соглашается он с улыбкой.
— Вон там мусорка, — шуршу пакетами в руке и направляюсь к урне, но мои шаги останавливаются, как только я замечаю жалобного мужчину на скамейке неподалеку. Он кажется измученным, грязным и безучастным — один из многих бездомных на улицах Лондона. Шаги к мусорке замедляются, когда я замечаю, что его трясет, и понимаю, что причиной послужили наркотики или алкоголь. Человеческая природа пробивает меня чувством сострадания, а когда он обращает ко мне свой пустой взгляд, я вообще останавливаюсь. Я смотрю на мужчину, который, вероятно, и мужчина то едва ли — двадцать с небольшим, может, но жизнь на улицах дает свои результаты. Кожа пожелтела, губы высохли.
— Не дадите мелочи, мисс? — обращается он ко мне, сильнее сжимая мое сердце. Такой вопрос вполне обычное дело, и я, как правило, спокойно прохожу мимо, особенно после того, как бабушка напомнила мне, что, набив свои карманы деньгами, они, скорее всего, достают себе наркотики или выпивку. Но этот потрепанный парень в грязной, рваной одежде и рваных тапках напоминает мне о чем-то, и я как будто не могу заставить свои ноги передвигаться.
Спустя долгие минуты, проведенные глядя на него и его раскрытую, протянутую мне ладонь, я вырываюсь из грустных мыслей и образов потерянного мальчика.
— Мисс? — повторяет он.
— Простите, — качаю головой и продолжаю идти, но как только поднимаю пакет, намереваясь выбросить, теплая рука хватает меня за запястье и крепко его удерживает.
— Подожди. — Низкий тембр Миллера ласкает кожу и притягивает мой взгляд. Не сказав больше ни слова, он открывает пакет, достает недоеденные салаты, и, выбросив пакет в урну, разворачивается и подходит в бездомному парню. В ужасающей тишине я смотрю, как он подходит к нему и кладет ему на колени контейнеры, а вслед за ними флисовое одеяло. Трясущимися руками парень берет предложенное Миллером и кивает в знак благодарности. Мои глаза наполняются слезами, и те скатываются при виде того, как мой идеальный временами джентльмен кладет ладонь на колено парню и по-дружески похлопывает по грязным джинсам. Движения Миллера осторожные, заботливые и знающие. Движения того, кто понимает. Он не торопясь рассказывает мне свое прошлое, но не словами. Они не нужны. Его действия говорят громко и четко, и я ими потрясена, хотя, по большей части, расстроена.
