Майк Гейл - Ужин вдвоём
Слова
В акушерское отделение Уиттингтонской больницы я попадаю почти в семь вечера. Называю свою фамилию, и медсестра просит меня присесть и подождать доктора. Я не сажусь: стою как вкопанный и не свожу глаз с двери, за которой скрылась медсестра. По дороге в больницу я нарочно воображал себе все самое худшее. Мне казалось: о чем долго думаешь, того не случится.
Медсестра возвращается с врачом. Он высокий и молодой, моложе меня. Это хорошо, думаю я: значит, не успел забыть, чему его учили. Я говорю себе, что этому человеку можно доверять. Что он меня не подведет. Доктор здоровается, жмет мне руку и отводит в сторонку. Сейчас, объясняет он, с Иззи все в порядке, но у нее произошел выкидыш. Еще он говорит, что на ранней стадии беременности выкидыши довольно часты, что они случаются по множеству разных причин, что это ничего не значит и некоторое время спустя нам с Иззи стоит попробовать еще раз. Я спрашиваю, можно ли увидеть Иззи. Нет, сейчас она ждет встречи с консультантом. Тут у него пищит пейджер, и врач извиняется: он нужен где-то еще. Благодарю за потраченное на меня время и смотрю ему вслед. Он надежный парень, говорю я себе. Он сделал все, что мог.
Я соображаю, что надо обзвонить всех, прежде всего родителей и мать Иззи, но не могу собраться с духом. Как я скажу им, что все эти волнения, вся радость, ожидания — все было попусту? Придуманные нами имена, надежды на будущее, любовь, переполнявшая наши сердца, — все полетело к чертям. Вот что угнетает сильнее всего: потеря возможностей. Миг — и все, о чем мы мечтали, навсегда для нас потеряно. И то, что жизнь продолжается и, возможно, у нас еще будут дети, меня не утешает. Что толку? Этого ребенка уже не будет.
Я меряю шагами приемный покой, ожидая новостей от Иззи. Покупаю в автомате чашку кофе — и оставляю его стыть на подоконнике. В соседнем автомате покупаю батончик «Марс», разворачиваю обертку и швыряю в мусорное ведро. Наконец я нахожу чем отвлечься: стенд с медицинскими брошюрками. Просматриваю дюжину буклетов в поисках того, что может мне помочь. Вот и он. Беру книжечку со стенда и, прислонившись к стене, начинаю читать.
Переваривая содержимое брошюрки, невольно задумываюсь о том, кто ее сочинил. Журналист, вроде нас с Иззи? Зарабатывает сочинением буклетов для больниц, как я — музыкальными обозрениями? Я пытаюсь представить, как он (или она) сидит за компьютером, обложившись справочниками по всем на свете болезням, переводит зубодробительные медицинские термины на человеческий язык. Думает ли он о тех, кто будет читать его писания? Или просто, зевая, перекатывает на экран все беды, что могут стрястись с человеческим телом — от «А» до «Я»? Прочтя все до конца, я сминаю брошюрку и швыряю в ближайший мусорный бачок, уже переполненный пустыми банками из-под колы и пластиковыми кофейными чашками. Из всего прочитанного в голове застревает одна фраза: тридцать процентов первых беременностей оканчиваются выкидышами.
Это случается с каждой третьей парой.
Я оглядываюсь. В приемном покое — около дюжины человек: выбираю из них троих. Молоденькая девушка с журналом. Немолодая женщина с загипсованной ногой. Смотрю вниз, на свои кроссовки: третий — это я.
Это ловушка: двое проскочили, третий попался. На сей раз не повезло мне. Но это несправедливо! — думаю я. Врач сказал: «Иногда такое случается». И все? Но почему именно со мной? Чем я провинился? Как ни смешно, до сих пор мне верилось, что хороших людей все беды обходят стороной.
Наконец меня впускают к Иззи. Выглядит она как обычно. В том же костюме, что надела сегодня утром. Утром, когда все еще было совсем иначе… На миг — только на миг — мне кажется, что все это сон. Что сейчас я проснусь, и жизнь пойдет как раньше.
— Я люблю тебя, — говорю я и крепко прижимаю ее к себе. — Все будет хорошо.
— Я мало его любила, — говорит Иззи. По лицу ее текут слезы. — Я мало его любила, поэтому он не захотел жить.
— Нет! («Почему она решила, что у нас был мальчик?» — мимолетно удивляюсь я.) Неправда, Иззи. Ты очень его любила. Любила так, что твоей любви хватило бы на нас обоих. И он об этом знал. Поверь мне, если он вообще мог хоть что-то знать, то об этом знал. Ты ни в чем не виновата, Иззи. И никто не виноват. Просто… иногда такое случается.
Прошлое
Новость распространяется, и друзья наперебой предлагают нам свою поддержку. Стелла и Ли звонят каждый день и спрашивают, как мы; Тревор и Дженни говорят, что готовы помочь всем, чем только могут. Да, все они — настоящие друзья.
Через несколько дней после того, как Иззи выписывают из больницы, мы решаем на несколько дней уехать из Лондона и отправляемся в Уэльс, в загородный домик матери Иззи. Должно быть, мы надеемся, сбежав из дому, оставить позади и свои проблемы. Все, чего мы хотим — сбросить эту тяжесть. Не выходит. Ни мне, ни ей не хватает духу заговорить о выкидыше. Ни она, ни я не решаемся напоминать друг другу об этом кошмаре. Но он не оставляет нас в покое: снова и снова мы прокручиваем в памяти те несколько часов, отчаянно желая изменить прошлое.
Время
Когда с тобой случается беда, кажется, что ты никогда уже не станешь прежним. Что все дни твои, до самой смерти, будут теперь окутаны унылым серым покрывалом. Порой кажется, что ты никогда уже больше не улыбнешься. Но однажды тебе становится чуточку легче, чем было вчера, а завтра — немножко легче, чем сегодня; в конце концов гнев и горечь проходят и катастрофа превращается в далекое воспоминание. Тебе становится… нормально. Не «отлично», даже не «хорошо» — но уже и не плохо. Нормально. Смеешься — и не чувствуешь себя подлецом. Улыбаешься — и не боишься разрыдаться.
Немного оправившись, мы с Иззи начинаем баловать себя так, как никогда прежде не баловали. Покупаем новую машину — белый «Мерседес 280-SL» 1964 года с откидным верхом, и в первые же выходные, откинув верх, отправляемся в Брайтон. Мы хотим почувствовать себя свободными. Снова молодыми. Выкидыш заставил нас ощутить себя совсем взрослыми, а это чувство нам обоим ненавистно. Машина возвращает нам молодость и право на беззаботность.
Решение
Пару недель спустя мы едем на новом «Мерседесе» в ресторан в Ледброук-Гроув, где собираемся встретиться с Тревором и Дженни. Идет дождь, и «дворники» с мерзким скрипом скребут по стеклу. Парень, продавший нам машину, установил в ней CD-плеер, и сейчас мы слушаем «Ни секунды в тоске» Рода Стюарта — самая подходящая дорожная музыка. Мы с Иззи тихонько подпеваем «Тебе идет» — оба мы считаем, что это одна из лучших песен на свете. Род как раз начинает повторять припев, как вдруг Иззи выключает звук. Я хочу спросить, в чем дело, но почему-то не спрашиваю.
