Наталья Суханова - Кадриль
— Как, уже все? — сказал Юрка. — А я только разохотился!
— А у нас еще коровы есть! — подхватила Прасковья.
— Так как насчет цыган? — наклонился я к самой тюбетейке.
Это Михайловне понравилось. Она стрельнула в меня своим единственным живым глазом:
— Приходи ко мне на свиданку — я тебе не только за цыган расскажу.
— Тонечка, так мы пошли, — попробовал обратить на нас внимание девушки Юрка.
Тоня кивнула.
— Может быть, все-таки спасибо скажешь?
— Спасибо.
— На «сковородку» придешь?
— Да.
Мы отправились в деревню переодеться к вечеру. Только зря старались — Тоня на «сковородке» не появилась.
Проходя мимо бревнышка, где сидели мы втроем с Михайловной, Петька пропел: «Я всю войну тебя ждала…» Прасковья была даже оживленнее обычного. Она то о чем-то нас расспрашивала, не дослушивая ответа, то вмешивалась в песни и пляски: кричала, подбадривала, хлопала.
На другой стороне площадки группа девушек смеялась, поглядывая в нашу сторону.
— Оранжевое танго! — крикнул дурашливо Петр. — Дамы приглашают милордов и танцуют до порыжелости!
Ко мне подскочила Капочка.
— Пойдемте танцевать! — сказала она требовательно. — Я вас приглашаю.
Я растерялся. Обижать девчушку не хотелось, и я пошел с ней танцевать. Один круг мы промолчали. Я уже подумывал, о чем бы пошутить, но она заговорила сама:
— Помогаете Антонине на ферме?
— Да вот… производственная практика.
— Вы с Прасковьей не откровенничайте! — вдруг скороговоркой сказала Капочка.
— Она вредная — ей лишь бы насмеяться.
— Что-то я не понимаю тебя.
— Потом небось поймете. И ваш этот товарищ — он вам не пара: он нехороший.
— А я хороший? — попробовал я отшутиться, но Капочка шутки не приняла.
— Капочка зря не скажет, — важно заметила она о себе в третьем лице.
— Чем же плох мой приятель? И веселый, и красавица.
— Он-то? Мокрогубый.
Я чувствовал себя все глупее. К моему облегчению, меня «отхлопала» у Капочки другая девушка. Капочка делала мне знаки, верно, хотела поговорить еще, но мне неловко было секретничать с этой девчушкой. Беспокойство подмывало меня.
Я решил отправиться к Тониному дому.
Юрка, кстати сказать, с бревнышка ушел, обхаживал высокую красивую девушку.
Судя по всему, он решил поставить крест на Тоне. Что ж, его дело. Я потихоньку убрался с площадки и, покружив по деревне, отправился на тот край.
Я сидел на скамейке, потом гулял за деревней и опять сидел. Тоня так и не вышла. Мне показалось, что на одном из окон шевельнулась занавеска. После этого я просидел еще полчаса, но в доме было темно и тихо.
Когда я вернулся, Юрка не спал. Против своего обыкновения, он спросил на этот раз:
— Тоню видел?
Я помолчал, тщательно расправляя на спинке венского стула брюки. Потом все-таки ответил:
— Нет, не видел.
— Между прочим, заходила Жанна. Говорит, что над нами смеется вся деревня.
— Чего же она грустит?
— Боится, что ты по своей неопытности женишься или наделаешь еще каких-нибудь глупостей.
— Ну, не ее забота.
— Оно, конечно. Но все-таки я прав был — тебе не нужно было впутываться в это дело.
— Что так?
— Я могу быть откровенным? Во-первых, ты сделал ту самую ошибку — помнишь разговор о кабардинках?
— Во-вторых?
— Во-вторых, ухаживая вдвоем, мы дали ей карты в руки. Два москвича на одну доярку — многовато.
— Может, и в самом деле много. Так я не возражаю, если ты меня оставишь одного.
— Раз уж ты мне разрешил, я буду откровенным до конца. Тебе оставшихся дней хватит разве на то, чтобы сунуть голову в петлю.
— А тебе?
— Ну, в общем, давай спать…
На следующий день — напоследок нам пришлось поработать на станции как следует — мы к нашему разговору не возвращались. Идя после работы, не сговариваясь, свернули с дороги и вышли к ферме.
Встретила нас Прасковья.
— Приветствую! — сказал ей Юрка, но Прасковья даже не улыбнулась.
— Что надо? — спросила она.
— А в чем дело? — насторожился Юрка.
— А в том, что на ферму посторонним вход запрещен.
— С каких это пор?
— А с таких, что ходите и заразу носите.
— Антонину вы можете позвать?
— Нету Антонины. Была, да вся вышла.
В тот вечер на «сковородку» мы не пошли. И на следующий день — ни на ферму, ни на «сковородку». Вечер кое-как протянули за картишками. Когда же стемнело так, что короля стало не отличить от дамы, с облегчением бросили игру.
Юрка был великолепно молчалив на этот раз.
— Все это хорошо, конечно, — прервал я молчание.
— А, брось! — перебил Юрка. — Все очень просто. Мы получили коленкой под зад, и нечего чесать ушибленное место.
— Он был в ударе, — скаламбурил я, но врать не стал, будто Юрка не понял меня.
Однако Юркина манера затыкать рот вызывала «супротивное» желание обсудить ситуацию.
— А тебе не кажется странным, — сказал я, — что мы за последние дни ни разу не видели Тони?
— Нет, не кажется.
— Коленкой под зад можно было дать и эффектней.
— Оставь эффекты себе.
— Я не о том. Для чего ей было исчезать?
— Но ведь за такие штучки можно и «схлопотать».
— Ха! Разве не ты жаждал испытать «величье любви неразделенной и смешной»? За что же тут «схлопатывать»? Но постой, я не о том. Постой, у меня в самом деле мысль. Ты говорил, ее дядька тяжел на руку? Может, он ее за нас так разукрасил, что она на люди выйти стесняется?
Я убеждал, что наш долг в таком случае — вырвать ее отсюда, помочь устроиться в городе. Юрка не отзывался, но и не перебивал меня: уныло и негромко насвистывая, таращился в одну точку.
Следующий день был предпоследним днем нашей практики, однако Юрка смотался куда-то задолго до перерыва.
— Фантаст! — сказал он мне, появившись после обеда.
— А что такое?
— «Побили, поколотили!» Все гораздо проще. Инфекция у коров! Возможно, конечно, что дядя за все это вместе всыпал Антонине, но это уже вторичное.
— Что за инфекция?
— А бог его знает. Во всяком случае, если околеет хоть одна корова, могут Антонине все это на шею повесить: мол, допускала посторонних людей на ферму.
— Так…
— Так, не так — перетакивать не будем. Ты прав — нужно попытаться вырвать девку отсюда. Для начала в какое-нибудь ФЗУ, на стройку или в домработницы. А там видно будет.
— Ты хочешь поговорить с Антоном?
— Для начала сходим к ним в гости.
— В го-ости? А если попрут?
— Пускай тогда живут как знают. Только такими, как мы, не бросаются. Тем более если сами, со всей серьезностью являемся в дом.
