Вера Копейко - Тобой я стану
— Быстро не получится, — предупредил Иван. — К пению надо подготовиться.
Он говорил, не сводя глаз с ее лица. Никто и никогда так долго не смотрел на Риту, разве что родители в детстве. Когда хотели узнать, правду ли она говорит. Папа уверял, что они с мамой читают по глазам все. Она улыбнулась. Это потом она догадалась, что ее лицо выдавало обман. А теперь… оно тоже ее выдает? Ну и пусть, пусть выдает… правду.
— Как? — спросила Рита. — Я училась в музыкальной школе два года. Потом мы переехали в Тюмень… Рядом с нашим домом школы нет.
— Я не об этом, — Иван покачал головой. — Когда уходишь в песню, ты уходишь из этого мира. Понимаешь?
— Нет, — призналась Рита. — Когда ты поешь, я вижу тебя. Я даже могу тебя потрогать. — Рита быстро коснулась его руки.
Он покачал головой.
— На самом деле меня здесь нет. Я — в песне.
— Ты это ощущаешь? Что ты не здесь? — Рита волновалась. А если он не вернется из песни?
Наверное, в ее лице что-то изменилось. Иван заметил и сказал:
— Я о том и говорю, ты можешь испугаться.
— Я-а? — Рита произнесла короткое слово с такой интонацией, что Иван засмеялся.
— Можно подумать, ты ничего не боишься.
— Нет, — энергично покрутила головой Рита. — Пугается тот, кто разрешает себе бояться, говорит мой папа.
— Гм… — Иван задумался, он смотрел поверх Ритиной головы. — Может, правда. Но когда я пою, я ухожу так далеко, что мне кажется, когда-нибудь не найду дороги обратно.
— Ты боишься заблудиться, — сказала Рита.
— Не совсем, — покачал головой Иван. — Старики предупреждали маму, когда слушали ее пение, как это опасно. Она может уйти с духом песни. А потом не сумеет найти свое тело.
— Не понимаю, — пробормотала Рита. — Ты же знаешь, с чего начал… о чем пел… — голос Риты звучал неуверенно. Так говорят с иностранцами, из языка которых знают всего несколько слов.
— Когда я пою, — продолжал Иван, — я подражаю голосам птиц, зверей. Они ведут меня за собой, куда хотят.
— Мистика какая-то, — прошептала она и поежилась.
Сейчас Иван не смотрел на нее. Он продолжал:
— Я начал подражать маме совсем маленьким. В двенадцать лет меня услышал один мудрый дедушка…
— Шаман, — прошуршала Рита таинственным словом.
— Ты знаешь о шаманах? — В глазах Ивана она увидела одобрение.
— Еще бы, — фыркнула Рита. — Я кое-что читала перед отъездом.
— Он сказал, что если я дальше буду петь, то стану настоящим «звенящим мальчиком». Мамин дедушка был шаманом. Только он не манси, а алтаец. Моя бабушка тоже.
— Значит, ты всего наполовину манси? — удивилась Рита. — Твоя мама алтайка?
— Да. Мои родители познакомились в техникуме, они учились в Барнауле, это на Алтае.
— Я знаю, — кивнула Рита. — Но почему дедушка разрешил твоей маме учиться пению, если у вас это запрещено?
— Мама запела сама, она не училась. Когда ей оставалось до появления на свет три месяца, ее мама, моя бабушка, заглянула в гнездо певчего дрозда.
— Ну и что? — нетерпеливо подгоняла Рита.
— Там сидели птенцы. Они родились, чтобы петь. Говорят, поэтому моя мама тоже запела.
Рита неуверенно улыбнулась, потом отвела взгляд от Ивана. Ей захотелось проверить, она еще здесь или уже заблудилась. Потом быстро посмотрела на Ивана. Если даже заблудилась, то вместе с ним. Это нестрашно.
— Думаешь, я сочиняю? Для таких, как ты, в нашей жизни много сказочного. Но я рассказал тебе правду.
— Для таких, как мы? Ты про кого?
— Про тех, кто не манси, не алтайцы, не ханты. Вы уже рассказали друг другу все сказки, а мы еще нет. Для нас горловое пение — не сказки. Это не я пою. Моим голосом рассказывают о себе звери, птицы, деревья, травы, ветер, гром. А теперь ты попробуй. Вдохни в себя столько воздуха, сколько войдет в легкие.
Рита открыла рот, вдохнула. Она повернула к Ивану лицо с надутыми щеками. Он потянулся к ней, ткнул пальцами в обе щеки. Они опали, как детский шарик, противно щелкнув.
— Ты что! — Рита нарочито возмутилась и покраснела. Сердце зашлось, как после длинной дистанции на лыжах.
— Воздух набирают в легкие, а не в щеки, — объяснил Иван. — Давай снова, вместе со мной.
Они со свистом втянули воздух, Рита услышала, как из самой глубины Ивана поднимаются урчащие хрипы.
Она еще раз попыталась, но услышала собственное рычание, оно исходило не из глубин. Оно повторяло вопль голодной кошки, наконец-то увидевшей кусочек колбасы.
Иван прервал свое пение.
— Если объяснять по правилам, то запомни — все дело в диафрагме. Она вот здесь. — Он похлопал себя по животу. — Старики называют ее вместилищем звуков. «Звенящие мальчики», профессиональные артисты, научились лучше всех управлять диафрагмой. У них звуки низкие, длинные, непрерывные. Они такие во всех стилях горлового пения.
— А эти стили сильно отличаются? — спросила Рита.
— Конечно. Тувинское пение отличается от алтайского и от монгольского. Но все подражают звукам природы.
Рита старалась, но, видимо, ее диафрагма не ожидала, что от нее потребуют чего-то такого. Она упиралась, сопротивлялась, отказывалась колебаться, из Ритиного горла вылетали отвратительные скрипы.
Иван вздохнул.
— Этому надо учиться очень долго, а если твои предки не владели таким стилем пения, то еще дольше.
— Знаешь, — сказала Рита, — давай я запишу тебя на диктофон и буду слушать на ночь.
— У тебя есть диктофон? — спросил он.
— Есть. Папа подарил. Он сказал, что мне наверняка будет лень писать письма, а ему интересно узнать о моей жизни в интернате. Он просил каждый вечер надиктовывать, как прошел день. Все-все.
— Все? — Иван сощурился. — Неужели все? — Он снова окинул ее особенным взглядом, от которого она порозовела еще ярче прежнего.
— Ну… все, что я… захочу наговорить, — уточнила Рита.
Иван внезапно наклонился и ткнулся носом в ее щеку.
— А про это расскажешь? — тихо спросил он.
Она засмеялась.
— Нет.
— Что я ви-ижу!
Иван и Рита быстро обернулись и увидели Любу. Она стояла, сложив руки на груди.
— Что же ты видишь? — насмешливо спросила Рита.
— Ты такая красная, Рита. У тебя пожар в голове? Ага-а, понятно, почему не выключила обогреватель в комнате.
— Я его выключила, — торопливо оправдывалась Рита.
— Нет, — качала головой Люба. — Иван, — она повернулась к нему, — Маргарита так летела к тебе на свидание, что чуть не подожгла весь корпус! Хорошо, что я не никуда не спешила и заметила.
Иван молча посмотрел на Любу. В его взгляде было что-то неуловимое, но оно заставило ее заговорить совершенно о другом:
