Алиса Ферней - Речи любовные
Молчание подстерегало их на каждом шагу. Ему прямом смысле слова приходилось поддерживать беседу.
— Какой ваш любимый цвет? Это было что-то новенькое!
— Никто никогда меня об этом не спрашивал!
— О, да я счастливчик!
— Снова вы преувеличиваете!
— Обещаю, в последний раз! — смеясь, проговорил он, призывно глядя ей в глаза. Но поскольку она тоже смеялась, повторил: — В последний раз! Смотрите, сколько удовольствия я вам доставляю!
Он был слишком смел и прозорлив, и потому она снова слегка покраснела. Выждав некоторое время, он вновь приступил к расспросам;
— А чем занимается ваш муж? Откуда вы родом? Вам нравится этот город? А сколько лет вы замужем? Где бы вам хотелось жить? А у вас будет много детей? — Она стала пунцовой. — Ваши родители живы? — И, вспомнив, что она только что упомянула о своей матери, спохватился: — Что это я, ведь ваш сын у бабушки. А ваш отец? Он еще трудится? — Последний вопрос так ее удивил, что он понял: он задал старческий вопрос. Судя по ее летам, родители ее были еще полны сил! Дальше пошли банальности: — А что они говорят по поводу того, что у них такая красавица дочь? Уверен, они очень гордятся вами.
— Мои родители — чудесные люди. Когда я была маленькой, мы жили в большом доме возле Лиль-Адана… — И она поведала ему о себе, после чего спросила: — А вы?
Настал его черед рассказывать. Он был - куда сдержаннее. Она почувствовала, что о главном — своем интересе к женскому полу — он умолчал, но выведывать не стала. Так они узнали друг о друге много нового, но это ровным счетом ничего не изменило. Он даже ощутил, что его еще сильнее потянуло к ней, когда речь зашла о ее муже. И втайне развеселился. Разговорившись, она порозовела и оттого похорошела еще больше, ведь розовый — цвет удовольствия. Так, как сейчас, они сидели впервые. В ней унялась внутренняя дрожь, и она могла спокойно молчать, улыбаться и смотреть на него. Слова помогли развязать некий узел и сняли недоверчивое напряжение, на место которого вместе с самыми заурядными сведениями о себе пришло умиротворение.
2
В тот же самый день в то же самое время муж с женой готовились к встрече с друзьями; дело происходило в ванной, речь шла о тех, с кем им предстояло провести вечер. Муж предвкушал, как они мужской компанией соберутся у телевизора и будут смотреть трансляцию многообещающего матча по боксу, а жена заранее была полна предубеждения. Ей не по нраву была сама идея деления компании на мужскую и женскую.
— И что в этом хорошего, — все повторяла она.
У женщин всегда была одна и — та же песенка: мой сын, моя дочь, а у нее детей не было, мужчины же знай себе травили непристойные байки и хохотали. Сборища эти, по ее мнению, не имели ни малейшего смысла. Не нужно было быть вещуньей, чтобы догадаться, о чем говорили мужчины!
— Мы говорим о вас! — заверил жену Гийом Пердро, сам же смеясь своим словам. Поскольку она оставалась серьезной, он поправился: — Ну, ты же знаешь, все разговоры о работе.
И верно: настал час интеллектуалов. Мужчины с головой ушли в работу, бредили ею. Сказать, что они не виделись с семьями, значило не сказать ничего. И все же Луиза возразила:
— Всю неделю возвращаетесь на ночь глядя, а в пятницу вечером собираетесь вместе, чтобы нести всякую околесицу!
В памяти всплыли последние клубные вечера. «Какие мы все жалкие на них!» — подумала она. А сколько времени тратилось даром. Хотелось обратить силы на что-то существенное. Или же не просто отбывать время на светских тусовках, от которых ни холодно ни жарко, а получать от встреч какое-то тепло. Все больше ценила она общение один на один, когда можно неспешно высказываться, открывать для себя, что за человек твой собеседник.
— Не по душе мне больше эти тусовки.
— Ты каждый раз так говоришь, а сама потом бываешь куда как довольна.
Муж был прав. Она тряхнула головой и согласилась:
— И то верно. Довольна, потому что не могу помешать себе откликнуться на чужие радости или беды. И потом, я заметила, как мы помогаем друг другу. Одним только фактом, что мы есть и что мы рядом. Но как раз сегодня вечером мы не будем вместе, и это меня тяготит.
— А может, ты присоединишься к нам и посмотришь матч?
Она покачала головой. Дальше своего носа он не видел: ему и невдомек было, какие разговоры ведет промеж себя женская половина; не замечал он и того, что у них, старинных приятелей, речь шла об одном и том же. Вообще же он был жизнелюб: судить да рядить, что да как, было ему неинтересно, ему подавай что-то делать, с кем-то общаться — от этого он неизменно получал удовольствие. Что до психологических или интимных проблем той, с которой он жил (именно здесь была зарыта собака), то он считал, что ведет себя по отношению к ней внимательно, во все вникает, во всяком случае, старается, и уже в силу того, что дает себе этот труд, ему это удается. Однако это была его иллюзия. Ему не дано было понимать, как больно отличаться от других: не быть матерью. Иметь плоский живот в то время, как другие жалуются, что исчезла талия, быть ничем не занятой, когда другие забирают детей из школы, и отчетливо понимать, что за этими сплошными каникулами последует одинокая старость. Ведь как ни крути, мужья уходят раньше, и вдовы доживают свой век в одиночестве, а когда уходят и они, подчас просто некому обнаружить их в захламленном доме. Она вздохнула.
— Приходи к нам, если захочешь! — настаивал муж. — Никто не заставляет тебя торчать среди баб.
— Знаю, но и желания разбавлять мужскую компанию у меня тоже нет.
Он воздел руки к небу и уронил их в знак бессилия. В этот самый момент Полина Арну раздумывала над тем, как ей вести себя дальше, и решила больше не вспрыгивать на бортик тротуара.
— Но, дорогая, что еще я могу тебе предложить! — воскликнул Гийом Пердро.
***
Гийом Пердро: в глаза тут же бросалось, какой он лопоухий, и это бы ладно, если бы все остальное было бы хоть в какой-то гармонии одно с другим, но все в нем было криво, косо, непритерто: большеголовый, с бычьей шеей, неопределенными чертами лица — каждый огрех внешности казался усиленным за счет всех остальных. Что и говорить: топорная работа. Луизе это приходило в голову всякий раз, стоило ей на него взглянуть. Но она его любила. Он был умный и романтичный, как бы удивительно это ни казалось. Когда он сжимал зубы и набычивал шею, так что выступали вены и сухожилия, она смеялась и бросалась его целовать. Ей и на людях случалось — жестом ли, взглядом — выдать свое чувство к нему. Он же просто светился, представляя в качестве жены эту хорошенькую молодую женщину. Ему нравилось быть с ней.
