Глория Нейджи - Дом в Хамптоне
В следующий раз мог прийти только толстяк с бородавками… или никто.
Вот почему у меня никогда не было больше другого праздника по случаю дня рождения или даже юбилейной вечеринки (может быть, теперь, моя дорогая жена, ты простишь мне это). Но, с этой поры, мне уже не нужно было ждать в передней, зажав сердце в кулак. Устрой же ты мне такой праздник, если можешь, Гарри!
И если ты его устроишь, а никто не придет, все будет в порядке. Ты-то снова придешь. А если ты устроишь его, и орды моих поклонников (тайных и явных) стекутся сказать мне последнее «прощай», тогда скажи им от меня, что я им очень благодарен. Благодарен каждому, кого тронул факт моей жизни. Если придут мои пациенты, скажи им, что они помогали мне даже больше, чем смог помочь им я, и что я люблю их, скучаю по ним и искренне прошу простить меня за то, что я их оставил. Но у них все должно быть прекрасно. Они все прекрасны. Если ты хороший врач — у тебя прекрасные пациенты. А я был им. Мы удачно выбрали друг друга.
Надеюсь, что где бы я ни был, я смогу вас всех увидеть. Говорите обо мне наравне с другими в ваших смешных историях и воспоминаниях. Я очень хочу веселиться вместе с вами.
Вспомни время, Гарри, когда все мы жили в том здании на Западной Восьмидесятой улице, наша дверь соседствовала с квартирой двух пьяниц. Они никогда не запирали ее, и Артуро каждый день забегал к ним, когда они уходили из дома, прыгал на стул и запускал пушистую лапу в еду, стоящую на столе.
О Боже! Как я скучаю по всем нашим шуткам и розыгрышам! Знайте, как сильно я вас всех люблю. И как много радости вы мне доставляли. Веселитесь, Гарри. Устройте какую-нибудь шутку».
Гарри наклонил голову. Никто не произнес ни слова.
Гарри аккуратно сложил листки и положил их в карман.
Новое чувство начало расти внутри него. Оно медленно разрасталось в этой многолюдной тишине. Пульсирующая тревога. Искра, из которой разгорается пламя… Беспокойная, энергичная вспышка. Она росла, превращаясь внутри него в пламя. Пенящееся, дымящееся, шумное пламя! Испепеляющий порыв рвался из его сердца наружу, бешено мчался, доводя его кровь до кипения.
На столе перед Гарри стоял поднос, заставленный бутылками с шампанским и бокалами с пивом. Гарри наклонился, схватил кружку пенистого имбирного пива и, крепко зажав ее в руке, высоко поднял над головой.
Он громко закричал, выплескивая весь пыл, страсть, раздражение и отчаяние, накопившиеся в нем.
— Дерьмовая смерть! — кричал Гарри. — Отправляйся в ад!
Люди стали поднимать головы, потом как по команде вскочили на ноги. Они стали запрыгивать на столы и стулья, высоко поднимая бутылки и кружки. Картина напоминала английскую пивную. Один за другим присоединялись к Гарри их голоса. Песня жизни набирала силу.
— Дерьмовая смерть! Дерьмовая смерть!
Старые и молодые были в едином порыве! Весь страх и гнев, растерянность и пассивность, ложное смирение и претензии, отречение… — все, чем большинство из них прикрывалось, как скауты в грозу, все это взбунтовалось и вышло теперь наружу.
— Отравляйся в ад! Отправляйся в ад! — скандировала толпа.
Гарри спрыгнул со стула. Джереми, заражаясь его настроением, вставил кассету в магнитофон и включил его на полную мощность.
— Потрясно! Сегодня погуляем!
В людей вселился бес.
Дети кружились, не попадая в ритм. Макс Стайлс подбросил вверх свою шляпу, потом — итальянский шелковый галстук и рубашку, сгреб в объятия Эсмеральду Куччи, и, похлопывая ее по спине, стал неистово крутить ее в танце. Каждый начал двигаться — танцевать, покачиваться, пытаясь дать волю своим чувствам.
Одно-единственное слово правды, прозвучавшее в этой забегаловке, раскрыло, раскрепостило людей.
Они двигались, закрыв глаза, приоткрыв губы, смачивая горло шампанским. Пот выступил на их коже, миловидных лицах. Кто-то еще продолжал выкрикивать, повторяя слова: «Дерьмовая смерть!» Оставленность. Они переживали свою оставленность. Версия нью-йоркских философов о воскресении.
Оуэн, Джереми и Луи, самые младшие, столь далекие от конца жизни, чтобы понять силу реакции взрослых, неистовство их освобождения, спокойно стояли у стойки, тщательно выполняя обязанности, которые возложила на них Мэтч. Они и забавлялись, и смущались. Никто из них никогда не был раньше на похоронах, а тем более на поминках. Мэтч незаметно следила за ними.
— Эй, ребята, — сказала она наконец, наблюдая их смущение. — Спокойно. Разве вам еще не известно, что взрослые — еще больше с придурью, чем дети. Дайте им побеситься. Им это нужно. Они действительно выдохлись, вот и все.
Они молча покивали головами. Это объяснение они могли принять. Оуэн стал пробираться к матери, которая, сгорбившись, сидела в дальнем углу с потерянным видом. Она увидела его и улыбнулась, протягивая к нему руки.
— На колени. Садись ко мне на колени.
Оуэн покраснел.
— Мама! Я же раздавлю тебя. Я для этого чересчур большой, — сказал он.
— Ты никогда не будешь чересчур большим для меня. Я готова усаживать тебя к себе на колени и тогда, когда тебе будет восемнадцать. Она дотянулась до него, обняла за шею и склонила его голову на свое плечо.
— Малыш мой, — сказала она.
Они сидели так, осторожно покачиваясь. Она знала, что он плачет, но она оставалась спокойной. Мягко похлопывала его по спине, ограждая его и себя от танцующих.
— Убирайся в ад! — кричал Аарон Феррис, двигаясь от Фритци к Гарри, как зеркало образов прошлого и настоящего, олицетворяя их вызов будущему.
А вечеринка все продолжалась. Наконец Глен Андерсон, владелец «Сода Шек», надел фартук и начал приводить зал в порядок, готовясь к утреннему открытию.
Праздник кончился. Кончилось лето. Кончался сезон.
Люди выплеснули свой экстаз в ночь, выйдя на Мейн-Стрит, напевая и покачиваясь. Никто не хотел, чтобы это торжество вдруг закончилось. Одни отправились догуливать на пляж. Другие пошли домой — любить друг друга. Некоторые просто сидели и разговаривали, строя планы на осень. Снова конец повернул к началу.
Харты и Джеймсоны ушли рано и неожиданно для самих себя поехали назад в гигантский пустой летний дом, теперь заброшенный, ожидающий, пока японский бог коммерции объявит о покупке. Они бродили по дому не торопясь, широко раскрыв глаза, шагали по просторным, пустым комнатам. Так много воспоминаний связано с этим домом! Потом они прекратили слоняться по комнатам и сели в кружок в центре гигантской гостиной из стекла и металла, и начали вспоминать юбилей Биг Бена.
Луи встал и подбежал к окну, глядя на усыпанное звездами небо.
