Глория Нейджи - Дом в Хамптоне
Чайна и Кенни тоже были здесь, и родители Дженни — они сидели вместе и почти не разговаривали, и еще Изабель и Ондин, сидевшие с опущенными головами, вытирая слезы, льющиеся из глаз. Были Норман Галло и его жена, а также Кучкис и Макс Стайлс, одетые в белые шелковые костюмы и панамы, приятели по теннису, по верховой езде, коллеги по медицинскому колледжу, владельцы скобяных магазинов, дама из аптеки, которая всегда оставляла для него воскресный номер «Таймс». И так далее, и так далее. Все, кто были тронуты незаурядной добротой и порядочностью Донни Джеймсона, пришли и разделили трапезу в его честь. Бродя по залу, сидя у стойки, за столами, на полу, поглощая французский картофель фри и американский сыр, лакомясь шоколадным мороженым в стаканчиках и потягивая французское шампанское из высоких фужеров через пластмассовые трубочки, кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то пытался не делать ни того, ни другого.
Когда прибывшие, насколько было возможно, разместились и притихли, Гарри Харт встал на стул и попросил внимания.
— Меня зовут Гарри Харт — для тех из вас, кто до сих пор этого не знает. Донни Джеймсон был моим лучшим другом. — Он остановился, давая печали выйти наружу, и каждый из присутствующих ждал вместе с ним, помогал ему выразить его и общее их чувство утраты. — Донни написал письмо. Он передал его мне, но не оставил никаких указаний по этому поводу, разве что взял с меня обещание не публиковать его в «Охотничьей газете». — Все засмеялись. В такой же манере разговаривал обычно и Донни. — Это было тяжело, но я все же не дал ему такое обещание. Он также запретил мне читать его до того, как он… как он уйдет. Так что я еще не читал его. Отнеситесь ко мне с терпением. Надеюсь, что я смогу вынести это…
Гарри замолчал и глубоко вздохнул. Он посмотрел на Джину, поймал ее взгляд. Она подмигнула ему, и он приободрился.
Он начал.
— «Гарри! Адресую это письмо тебе, потому что, если я провел почти все свое время на этой земле с тобой, я знаю тебя достаточно, чтобы быть уверенным, если я покину тебя и не напишу тебе специального письма, ты потратишь следующие десять лет своей жизни и тысячи долларов, лежа на больничной койке у доктора Векселя, пытаясь побороть ощущение, что я тебя предал. А это совсем не то, на чем бы мне хотелось сосредоточить твои усилия. Чего бы я хотел, так это чтобы ты имел к себе сочувствие. Ты должен глубоко дышать, следить за моими любимыми мальчиками и моей дорогой Дженни и немного развлекаться. Нет, много развлекаться, Гарри. Время летит быстро, как поняли мы с тобой этим летом. Развлекайся, дорогой друг. У меня ощущение, что, несмотря на мое пожелание не устраивать пышной мемориальной службы, суеты, ты не сможешь остановить все это или захочешь устроить какой-нибудь памятный обряд. Все в порядке, Гарри. Только я не в силах был бы видеть, когда кто-то выделяется на фоне остальных.
Я хочу рассказать тебе одну историю. Ты, наверное, даже не помнишь этого. Почему я никогда не давал тебе или Дженни устроить в честь меня вечеринку любого рода. Я знаю, вы все думали, что я делал это, потому что был несамолюбивым и скромным, но это не так.
Когда мне исполнилось пять лет, мои родители только что переехали из Нью-Джерси в Филадельфию, и я стал ходить в школу, где не знал ни единого человека. Я пробыл в школе всего неделю или около того, когда наступил мой день рождения. Мать моя чувствовала себя неловко, что увезла меня накануне моего пятилетия (начала зрелой жизни), и очень хотела устроить праздник в честь моего юбилея. Мне было безразлично, но не хотелось задевать ее чувствительность, и я согласился. Часами она натаскивала меня, чтобы я запомнил имена всех детей. Она написала приглашения, позвонила учительнице и устроила так, чтобы я мог раздать их в классе. Это был один из самых худших дней во всей моей жизни. Я слонялся взад и вперед между рядами, раздавая приглашения согласно именам (иногда приблизительно, потому что у меня ужасная память на имена и лица). Учительница шла рядом и поправляла меня: «Нет, Дональд, это Сара, а не Сьюзен».
Праздник был назначен на ближайшую субботу в полдень. Мои родители провели два дня, готовя торты и пироги, развешивая по стенам мишени, готовя различные игры и даже установив картонные фигуры ковбоя и пастушки, чтобы дети могли вставлять в них головы и фотографироваться так же, как они это делают в парках. Бутылки с «Херши» и мятные жвачки были повсюду. Мать была настолько утомлена, что едва могла стоять на ногах.
Я торопил этот субботний полдень так же, как ты, Гарри, торопишь визит к зубному врачу. Наконец, время наступило. Все трое мы выстроились в ряд у двери, одетые с иголочки, жаждущие начать нашу светскую жизнь с новыми соседями. Мать предусмотрительно приготовила охлажденный чай с мороженым и домашнее печенье для дружески настроенных и ревностных родителей, которые захотят прийти вместе со своим обожаемым отпрыском. Мы ждали у двери час. Храбро. Оптимистично. Я помню, как мать сказала: «Никто не любит приходить первым, я слышала это в радиопередаче». И еще дважды или трижды она это повторяла. Не пришел никто.
Мои родители, пытаясь пощадить мои чувства, придумали целый список уважительных причин, начиная с неправильно поставленной на приглашениях даты и кончая весьма неправдоподобной выдумкой про массовое заболевание гриппом, который свалил с ног всех до единого.
Наконец, мы решились и сели вместе за стол — есть торт и открывать подарки, когда вдруг — о, чудо! — зазвенел дверной звонок. Мы посмотрели друг на друга в маниакальной, нервной надежде, с какою ждут отмены смертного приговора. Родители тут же вскочили и побежали к двери так быстро, что чуть не опрокинули мой стул. Я последовал за ними, предполагая самое плохое.
Два маленьких мальчика стояли на ступеньках, глядя с тем же смущением, которое испытывал и я. Один был очень толстый простак, под одной из ноздрей у него была широкая и неприятного вида бородавка. Другой был ты, Гарри. — Гарри остановился. Все, находившиеся в зале, плакали. — Оглядываясь назад, я полагаю, что это был одновременно и один из лучших, и один из худших дней в моей жизни. Я никогда не простил матери, что она настояла на этом торжестве. Но как бы то ни было, я почувствовал, что нашел жемчужину в раковине огромного разочарования, и что я не упущу свою удачу снова.
В следующий раз мог прийти только толстяк с бородавками… или никто.
Вот почему у меня никогда не было больше другого праздника по случаю дня рождения или даже юбилейной вечеринки (может быть, теперь, моя дорогая жена, ты простишь мне это). Но, с этой поры, мне уже не нужно было ждать в передней, зажав сердце в кулак. Устрой же ты мне такой праздник, если можешь, Гарри!
