Кейт Фернивалл - Содержантка
— Малышка, — мягко произнесла Елена, — этот человек тебя съест и не подавится.
Потом она сняла с крючка у двери пальто, натянула галоши, прошлась расческой по соломенным волосам, намотала на голову платок и вышла.
Мальчик посмотрел на закрывшуюся за ней дверь и жалостно всхлипнул. Лида сначала решила, что это заскулила собака.
— Я ей не понравился, — сказал он.
Лида прошла через комнату, опустилась перед ним на колени, прямо на твердый пол и погладила щенка, как будто он был частью мальчика.
— Глупости. Если бы ты ей не нравился, стала бы она искать для тебя куртку да еще зашивать ее?
— Не знаю…
Она потрепала ребенка по молочно-белым волосам и позволила Серухе лизнуть себе руку. Мальчик с неохотой оторвал взгляд от двери, словно наконец смирился с тем, что Елена какое-то время будет отсутствовать, и повернулся лицом к Лиде.
Немного помолчав, он сказал:
— Все равно, я думаю, она не любит меня.
— По-моему, беда в том, что она тебя любит слишком сильно.
Он напряженно нахмурился, точно изо всех сил старался понять слова Лиды, но эта мысль не помещалась у него в голове.
— Как это?
— Эдик, — ласково произнесла она, — я думаю, ты напоминаешь ей сына, который умер.
Когда шарманка смолкла, стало казаться, что комната опустела. Свет начал меркнуть, стал серым, как шерстка Серухи. Эдик заснул, свернувшись калачиком прямо на полу, в обнимку с собакой, и, хоть щенок не спал, он лежал тихо, наблюдая за Лидой желтым глазом. Когда она встала и двинулась к окну, чтобы посмотреть, как прямоугольник неба над двором превратится из голубого в сиреневый, а потом сольется с крышами, щенок сердито заворчал. Похоже, крошечное существо с выпирающими тоненькими косточками и молочными зубами охраняло своего хозяина, и это придало Лиде уверенности. Она не знала почему, но почувствовала это.
Ей вдруг захотелось остаться наедине со своими мыслями. Они колотили изнутри по ее черепу, требуя выхода. Я найду способ. Так сказал Чан, когда они расставались. Я найду способ, и она поверила ему безоговорочно, без оглядки. Если Чан Аньло пообещал, что найдет способ быть вместе, вместе по-настоящему, он отыщет его. Все очень просто.
Лида вздрогнула. Но не от холода, а скорее наоборот. Кровь в ее венах кипела и бурлила, тело отказывалось бездействовать. Не хотело покоя. Сама кожа ощущала голод. Требовала его прикосновения так же, как когда-то в знойный день на базаре в Цзюньчоу требовала льда. Ей нужно было находиться рядом с ним. Видеть его лицо. Наблюдать, как его улыбка медленно переливается в его глаза.
Она думала, что сегодняшних поцелуев ей будет достаточно, но оказалось, что это не так. Она жаждала большего.
Уткнувшись головой в оконное стекло, Лида вздохнула. Она так долго жила в ожидании, что уже и забыла, до чего это захватывающе — жить такими понятиями, как «здесь» и «сейчас». Иметь то, что хочешь. Хотеть то, что имеешь.
— Чан Аньло, — прошептала она, как будто он мог слышать ее.
Лида прикоснулась к стеклу в том месте, где ее дыхание осело облачком, и написала его имя. Улыбнулась и внимательно прошлась глазами по цепочке букв, как будто это могло каким-то таинственным способом вызвать образ самого Чана. Сердце ее бешено забилось. Она смотрела на туманные буквы, а в стекле отражалось ее лицо, соединяя вместе Лиду и Чана, и девушка сфокусировала взгляд на собственном отражении. Что видел он, когда смотрел на нее? Волосы, глаза, скулы — для нее они выглядели как обычно. Но видел ли он в ней то же самое? Ту же самую девушку, в которую влюбился дома, в Китае? Или кого-то другого?
А Куань? Как паук, рядом с ним, куда бы он ни пошел, живое, дышащее существо, жаждущее его в каждом гостиничном номере, в котором он останавливался. Нет, все это неправильно! Не думай так!
Пришли ко мне мальчика. Так он сказал. Она отвернулась и увидела, что в комнате уже почти темно.
— Вы слишком быстро едите. Оба.
Лада сидела в кресле. Мальчик все еще сидел на полу и запихивал в рот хлеб, а рядом с ним его собака, уткнувшись мордочкой в миску, уплетала кашу. Оба ели торопливо и жадно. Незадолго до этого девушка сварила Эдику суп, подогрела Серухе овсянку, потом ткнула спящего мальчика в ребра и поставила передними тарелки. Крепко спавший Эдик схватился за ложку, как только открыл глаза. Он придвинул тарелку поближе к себе, наклонился над ней, прикрыл согнутым локтем, как бы защищая, и принялся торопливо есть. Это встревожило Лиду.
— Эдик, а где твои родители? — спросила она.
Он проглотил еще две ложки супа.
— Их расстреляли, — сказал мальчик и откусил большой кусок хлеба.
— Ой, как жаль.
— Четыре года назад.
— А за что?
Ей снова пришлось ждать. Лида не хотела торопить его с ответом.
— Они какую-то книгу прочитали, — сказал ребенок между очередными ложками супа. — Какую-то запрещенную книгу. Антисоветскую.
— Как она называлась?
— Я не помню.
Больше девушка не стала об этом говорить. Его волосы, как бледная гладкая занавеска, прикрыли его лицо, когда он принялся вылизывать тарелку.
— И ты с тех пор живешь на улице?
— Да.
— Трудно, наверное, приходится?
— Ничего. Зимой тяжелее всего.
— Вообще-то воровать опасно.
Тут он наконец оторвался от тарелки и поднял голову. Мутные голубые глаза его просветлели.
— У меня это хорошо выходит. Я — один из лучших.
У меня это хорошо выходит. Не так давно она сама произносила такие же слова. У нее все сжалось внутри, когда она подумала, чем это грозит.
— И где ты продаешь то, что украл?
— Нигде. — Он окинул ее презрительным взглядом, как будто она сказала какую-то неимоверную глупость. — Я сам не продаю. Продают воры.
— Что еще за воры?
Изображая отвращение, он закатил глаза, вытер рукой рот и протянул ее собаке — облизать.
— Есть человек, — медленно начал объяснять он, так, будто втолковывал прописные истины недотепе. — Он главный у нас, уличных. Мы крадем и все отдаем ему. А он нам платит. — Мальчик подумал о том, что только что сказал, и насупился. Собрался было плюнуть на пол, но вовремя спохватился. — Мало, правда, гад. Несколько паршивых копеек. В других шайках воры больше платят, но я-то что? Приходится брать, сколько дают.
Лида чуть подалась вперед.
— И много таких как ты, уличных, в Москве?
— Ага. Тыщи.
— И всех держат в шайках воры?
— Ну, почти всех.
— А кто они, эти воры?
