Бенедиту Барбоза - Роковое наследство
— Если Луана не дура, — говорил старик Жудити, — то она непременно приедет. Я сказал ей правду, сказал, что моя вина не дает мне спать по ночам. И ты тоже знаешь, что это правда, — Жудити согласно кивнула, а он продолжил: — Сказал, что только она способна избавить меня от угрызений совести. Я просил ее помочь мне. Она — добрая девушка и должна понять меня. Я уже старый человек, мы должны смыть позорное пятно с имени Бердинацци. Свое имя она должна носить с высоко поднятой головой. Вот чего я хочу. Вот чего я добиваюсь. И она должна понять меня.
— А Рафаэла? — невольно спросила Жудити. — Вы ведь привязались к ней. Заставили выйти замуж за Отавинью.
— Заставил, и правильно сделал! Ей рядом нужен надежный человек. Пусть привыкнет к нормальной жизни. А то вертит, крутит. И сейчас опять что-то заворачивает. А потомство — дело серьезное. Я тут промашки допустить не могу. Денег же у меня на всех хватит!
— А что, если она беременна от Маркуса Медзенги? — спросила Жудити, проверяя, не переменилось ли настроение старика — может, теперь он станет снисходительнее и ему можно будет открыть правду?
— Ну, если она мне этого не скажет, если и здесь соврет, то нет — она не настоящая Бердинацци, — заявил старик. — Мы все грешили, это верно, но откровенно, у всех на глазах. А потом расплачивались за свои грехи дорогой ценой. Даже не предполагай такого, Жудити, чтобы не огорчать меня, — попросил Жеремиас.
— Хорошо, не буду, — кротко ответила Жудити.
Но старик уже не сомневался, что она сказала чистую правду.
Рафаэла узнала от дядюшки, что к ним, возможно, приедет Луана и даже, возможно, останется здесь жить, была неприятно поражена.
Дядюшка говорил о приезде Луаны как о чем-то само собой разумеющееся, но что тогда будет с ними — с Рафаэлой, с Отавинью, он не сказал ни слова.
Растерянность сменялась у Рафаэлы приступами злобы. Как смеет дядюшка так поступать с ней? Она сломала собственную жизнь, принесла в жертву его прихоти собственное счастье — и что? Выходит, единственное, что она получит от него, будет Отавинью в качестве мужа? Хорошенькое наследство! Да разве этот Отавинью способен на что-то толковое — этот тюфяк, рохля, размазня?!
Рафаэла честила про себя Отавинью, но все-таки улыбалась ему. Ей не хотелось потерять своего единственного союзника в свалившейся на них обоих беде.
Как бы там ни было, беда их сближала. Теперь они подолгу сидели вместе и обсуждали случившееся. У них появились общие интересы, общие разговоры.
— Как ты думаешь, что отдаст дядюшка Луане? — спрашивала Рафаэла.
— Думаю, отдаст то, что сейчас принадлежит нам.
— И я так думаю, — соглашалась Рафаэла. — Нам необходимо сделать все, чтобы он не переменил своего завещания, — задумчиво продолжала она.
И внезапно повернувшись к Отавинью, спросила:
— А тебе хватило бы смелости убить дядю?
— Если бы это открыло путь к твоему сердцу, да, — вдруг с неожиданной для Рафаэлы пылкостью ответил он.
Рафаэла не могла не растрогаться и раскрыла губы для поцелуя, и Отавинью жадно впился в них.
Глава 37
Трудно давалось Луане решение о поездке к Бердинацци. Она не знала, задержится ли там, и если задержится, то надолго ли. Ей хотелось разобраться, что за человек ее дядюшка и в самом ли деле он так раскаивается, как говорит. Жизнь научила Луану быть готовой ко всему. В первый раз она сбежала от Бруну, потому что была не уверена в нем. И не хотела подчиняться тому решению, которое, по ее мнению, он должен был принять. Второй раз она уезжала от него, потому что он потребовал от нее безоговорочного подчинения в тех вещах, которые она не считала безоговорочными. А он даже не почувствовал, что требует слишком многого. Собравшись поехать к Бердинацци, Луана сказала Бруну:
— Я поеду, но скоро вернусь. Я не бросаю тебя.
А Бруну повторил:
— Если уедешь, можешь не возвращаться.
— Будь по-твоему, — со вздохом сказала Луана, — но помни хотя бы, что это ты так решил.
Она позвонила Жеремиасу и сказала, что хочет повидаться с ним.
— Я приеду за тобой в аэропорт, — радостно прокричал Жеремиас.
Проявив жестокость с Луаной и сразу же почувствовав себя и виноватым и несчастным, Бруну пожалел Лию. Сейчас он сам испытал, что такое разлука для любящих, и не хотел такой участи для дочери.
— Я слышал, Апарасиу купил фургон, — сказал он Лие, которая и стремилась, да все никак не могла решиться уехать со Светлячком.
А Дуэт уже вовсю разъезжал и показывал в дополнение к концерту еще и цирковые номера, которые тоже пользовались большим успехом. Чтобы отправиться в дальнее странствие, ждали только решения Лии.
— Да, папа, — подтвердила Лия. — И замечательный! На нем хоть на край света можно уехать.
— Ну и поезжай себе с Богом. А если что-то не заладится, всегда помни, что у тебя есть дом, — сказал Бруну и крепко обнял дочь.
— Едим! Едим! — на пороге квартиры появилась сияющая Лия, и Светлячок радостно заключил ее в объятия. — Хоть завтра! Отец согласился…
Согласие Бруну на самостоятельную жизнь дочери значило для нее даже больше, чем согласие на свадьбу, и Апарасиу понял это.
— Едим завтра же! — подхватил он, кружа Лию по комнате.
Настал новый день, а с ним и новая жизнь — путешествие началось!..
Новая жизнь началась и у Луаны. Жеремиас отвел ей прекрасную комнату и всячески баловал племянницу. Луана сразу же прониклась симпатией к Жудити и чувствовала, как настороженно относится к ней Рафаэла, хотя та всячески предлагала ей свою помощь. Сначала предложила показать имение и молочные фермы.
— Должна же ты знать свое хозяйство, — заявила она.
— Это не мое хозяйство, — равнодушно ответила Луана. — Спасибо, но я предпочитаю посидеть и поговорить с Жудити.
А Жудити, поглядев вслед не слишком довольной отказом Рафаэле, сказала:
— По-моему, тебе надо опасаться и ее, и ее муженька. Они тебе завидуют.
Второй раз Рафаэла предложила свою помощь, когда выяснилось, что Луана едва умеет читать и писать.
— Я могу заняться твоим образованием, — заявила она.
— Зачем, голубка? — ответил ей старый Жеремиас. — Уж лучше я найму ей учительницу. Жаль, жаль, что ты не нашла меня раньше, племянница, — посоветовал он. — Училась бы за границей, воспитана была бы как принцесса.
Луана не без насмешливости развела руками — мол, принимайте такую, какая есть.
Жеремиас сообразил, что сказал не то, и тут же поправился:
— Ты мне и так дороже всех на свете! А захочешь, все наверстаешь!
