Наталия Миронина - Отказать Пигмалиону
Понимая, что расстояние от возможного до невозможного совсем небольшое, Вадим никогда не спрашивал, что привело Илью Исааковича в цирюльню. Все их разговоры сводились к музыке – вернее, к тому, как на ней зарабатывают деньги.
– Времена, безусловно, поменялись, но вряд ли поменялись люди, – глубокомысленно начинал Бару. – Про любовь будут петь всегда, а следовательно, продавать это легче всего. Но, Вадим, не опускайтесь до пошлостей – фразу «поющие трусы» придумали не сегодня. Раньше она звучала «поющие «бабетты». Знаете, такие прически раньше были? Вот собирали такой квартет «бабетт», быстренько песенки им писали, а они по городам и селам гастролировали.
– Да что вы?! – изумлялся Вадим, заставший еще советские порядки. – А репертуарная комиссия, цензура, финорганы?
– Вадим, я кричу! Что вы такое говорите про репертуарную комиссию? Нет, она была, ее никто не отменит, но она в Москве, а «бабетты» в тихом селе Жухари. Такие деньги были, такие деньги…
– А гастроли зарубежных артистов?
– Вы занялись серьезным делом, вам нельзя быть невежей! Я вам расскажу…
Истории, которыми сыпал Илья Исаакович, были интересны своими невообразимыми подробностями – привычки звезд, казусы, нелепости, уловки. Чего только не предпринималось, чтобы тот или иной артист смог пересечь границу и дать концерт. Вадим слушал и учился – он понимал, что опыт у этого человека огромный, что никто и никогда не научит его всем премудростям этого дела. Да и старик, несмотря на свой взрывной характер, был человеком понимающим. Он с ходу улавливал настроение собеседника и тактично выбирал манеру своего повествования.
Сейчас Вадим шел к Илье Исааковичу в надежде, что тот со свойственной ему проницательностью поможет вернуть спокойствие духа. «Рассказывать я ему ничего не стану, так, поболтаем. Может, легче станет, или мысль в голову придет какая…» – думал Вадим и позвонил в дверь. В двухэтажном старом доме, как выяснилось, было всего две жилые квартиры.
Дверь открыла сильно постаревшая Ида Рубинштейн с портрета Серова. Только не голая, а одетая в малиновый халат.
– Простите, а Илья Исаакович… – Вадим вежливо кивнул.
– Господи, у меня случится мишигас! Еще нет и двенадцати, а тебя, Иля, спрашивает молодой человек! – прокричала она в глубину квартиры. Вадим заметил, что квартира была залита уютным электрическим светом.
– Никакой мишигас с тобой не приключится, не кричи. – Илья Исаакович неожиданно вынырнул откуда-то из-под локтя женщины. – Господи, Вадим! Приглашая вас, я надеялся, что вы не запомните мой адрес!
При этих словах «Ида Рубинштейн» всплеснула руками и, покидая позиции, громко проговорила:
– И все же мишигас в этой семье случился! Мой муж чокнутый!
Илья Исаакович улыбнулся растерявшемуся Вадиму и почти втащил его в прихожую.
– Я шучу, а моя жена никогда этого не понимает! Впрочем, остальные тоже…
Квартира четы Бару была огромной. Вадиму показалось, что она занимала весь первый этаж – из квадрата прихожей открывалась перспектива светлых комнат, каких-то переходов и уровней. Под ногами были ковры, на стенах – офорты, картины, афиши, мелкие безделушки, расставленные там и сям, отвлекали внимание.
– Потом оглядитесь, а сначала присядьте к столу, будем пить чай с молоком. Эта женщина испекла земелах, но корицы пожалела. Что, учитывая ее место рождения, неудивительно. В Житомире жили всегда очень экономные люди.
– Перестань говорить неприличные глупости. Молодой человек подумает совсем плохо. – «Ида Рубинштейн» уже вовсю хозяйничала у красиво накрытого стола. Поставив перед Вадимом чашку с блюдцем, она подчеркнуто любезно пододвинула к нему вазочку с вишневым вареньем.
– Иле сладкое вредно, – мстительно сообщила она.
– Как, вероятно, и корица, – не остался в долгу муж.
Женщина еще раз оглядела стол и направилась к выходу.
– Сейчас будет чай, – торжественно произнесла она уже у дверей.
– Земелах вкусный. – Илья Исаакович взял в руки прочный квадратик, усыпанный корицей. – Это я так, чтобы успеть первым.
– Как вы поживаете? – улыбнулся Вадим.
– Рутинно.
– То есть?
– Каждому делу – своя минута. Каждой минуте – свое место в часе. Я приучил себя к порядку и очень боюсь теперь его нарушить.
– Почему же?
– Сначала расскажите, почему вы у меня в гостях?
Вадим замялся. Он совсем забыл об этой привычке старика называть вещи своими именами.
– Захотелось повидаться. Поговорить.
– Понятно. И большие проблемы?
– Что за дурацкие слова?! Ты спроси, сколько требуется! Если за вопрос можно заплатить, то это не вопрос, а всего лишь расходы. – Голос «Иды Рубинштейн» раздался где-то совсем близко, хотя из комнаты она точно выходила.
– Перестань слушать издалека, это неприлично! – Илья Исаакович нахмурился.
– Мне так удобнее, я здесь твои старые носки перебираю.
– Вадим, простите. Если хотите, пойдем куда-нибудь поговорить… А то советы сейчас полезут, как зубная паста из тюбика…
Вадиму уходить не хотелось. Дом Ильи Исааковича был уютным, ярким, гостеприимным. Глаз радовали дорогие вещи, а множество фотографий с автографами будили любопытство. И хозяева-старики вели себя по-доброму смешно.
– Нет, не беспокойтесь. У вас очень уютно и интересно. – Вадим обвел взглядом стены.
– Прошлое всегда интересно для посторонних. Мне уже не хочется на это все смотреть. Для сожалений нет сил, для умиления я слишком мудр. – Бару аппетитно размачивал печенье в чае.
– Моя первая воспитанница выступает в Большом, – произнес Вадим.
– Знаю. Не все сплетники еще померли.
– Это та, с глазами? – вступила опять жена, но уже откуда-то издалека.
– Нет, эта та, что с голосом. С глазами в Третьяковку ходят, «Трех богатырей» смотреть, – ответил Илья Исаакович.
– Умник, – донеслось в ответ, и раздались четкие решительные шаги.
– Ушла. Поняла, что будет не очень интересно. Рассказывайте, Вадим. – Илья Исаакович допил чай и приготовился слушать.
К своему удивлению, Вадим изложил свою историю, как излагают задачу, коротко, почти без эмоций, почти объективно. И вопрос, мучивший его все это время, он сформулировал четко:
– Что делать? Бросить все и всех и посвятить ей жизнь, делая из нее звезду? Расстаться, не мстить никому, не обижаясь ни на кого?
Бару слушал так, как слушают заключение врача о собственном здоровье, – не пропуская ни единого слова. Потом, помолчав, произнес:
– Вы рассказали мне мою жизнь. Кто бы мог подумать! Видите ли, эта женщина, которая сейчас перебирает мои старые носки, была тоже с голосом. Она и сейчас его имеет, но только не такой приятный, как раньше. Это из-за нее я оказался в парикмахерской. Если, конечно, подходить к вопросу с точки зрения «эффекта бабочки»: «Изменишь одно – изменится все!»
